Вино одиночества
Шрифт:
И она, обернувшись, долго смотрела на мать, потом сердито прищурилась и сказала:
— Какая прекрасная ночь!.. Как же я счастлива, что мне восемнадцать!.. О, мне не хотелось бы быть старой, мама... моя бедная мама.
Белла вздрогнула; Элен заметила, как задрожали ненавистные ей руки, такие белые, с похожими на когти ногтями, которые с возрастом утратили блеск и твердость.
— Ты состаришься, как и все, дочь моя, — сказала она тихим и жалким голосом, — и тогда сама увидишь, как это весело...
— Ну, у меня впереди еще столько времени, — нараспев ответила Элен, — много времени...
Белла встала и вышла из комнаты, с силой хлопнув дверью. Оставшись одна, Элен почувствовала, что глаза ее невольно наполняются слезами.
«И что же теперь! — думала она,
4
Потихоньку, незаметно растет грешная любовь. Мы думаем, что она лишь распускает свой первый, еще слабый бутон, а на самом деле извилистые корни уже проникли глубоко в сердце. Цветок кажется таким маленьким и хрупким, мы любуемся им, но на самом деле восхищаемся не столько его красотой, сколько своей властью над ним. И воображаем себя такими сильными... Одно движение, легкий порыв ветра — и все будет кончено, вырвано, убито, загублено... Тогда чего же бояться?.. Мы улыбаемся с вызовом и сожалением. «Ну да, это становится любовью... Но чего мне бояться в моем возрасте?.. Я ведь знаю, что, если позволю ей разрастись, она принесет мне только несчастье...» Однако с того самого дня, когда мы назвали это чувство любовью, когда признали ее, тем самым мы признали и свою слабость перед ней. Гибкие, цепкие корни с каждым днем будут все глубже проникать в сердце. И в тот самый момент, когда нас тряхнет так, что мы решим: «Все, довольно, игра окончена...», в эту самую минуту мы и поддаемся любви, полностью попадая в зависимость от нее. Тогда начнутся сердечные страдания, и останется только ждать, пока время и скука не убьют живучий, но все же хрупкий, ядовитый цветок.
Сначала Макс мечтал об Элен перед сном, когда сильнее всего чувствовал, как наскучила ему его старая любовница, да, впрочем, и вся жизнь. Лежа в постели, он закрывал глаза и представлял себе лицо Элен. Он не был влюблен... Что за глупости!.. «Эх! Я утратил все иллюзии на этот счет, — думал он. — Любовь, что за нелепость!.. Любовь, такое бремя... Влюбиться в Элен, эту девчонку...» Он вспомнил, как однажды осенью, прогуливаясь с Беллой по одному из островов Санкт-Петербурга, он остановил взгляд на маленькой Элен, которая, насупившись, брела по аллее, меся ботинками грязь... Как же он ненавидел ее!.. Одно только ее присутствие раздражало его. Казалось, она постоянно следила за ним. Сколько раз он говорил Белле: «Ну в конце концов, почему бы не отправить ее в какой-нибудь пансион, чтобы она оставила нас в покое?..» Эта девчонка... А теперь? И все же он не любил ее... Это всего лишь игра его воображения, обычный каприз... Ему лишь нравится на нее смотреть... А еще она единственный человек на свете, с кем он может просто по-дружески поговорить... Он рисовал в своей памяти ее тонкую смуглую шею, ее молодое лицо... Молодость — вот что привлекало его. Ему было тридцать, а Белле... О женщинах, что были моложе ее, Белла говорила: «Безжизненные деревянные куклы... Найти такую — ничего не стоит...» Разумеется, нет, но разве назойливые и пылкие престарелые женщины были такой уж редкостью? Иногда во сне он путал их, сжимая в объятиях Элен и говоря ей: «Белла, Белла, дорогая моя...»
Он просыпался, дрожа как в лихорадке, со щемящим от стыда и отвращения сердцем, вновь думая: «Я не люблю ее. Только играю с ней. Я играю сам с собой... Стоит мне лишь захотеть, и с этим будет покончено навсегда...»
Однако время шло, и он уже не лукавил, а с ужасом и угрызениями совести думал: «Дочь моей любовницы...»
Ну и что?.. Такое случается...
«Это почти неизбежно! — думал он. — Обыкновенная история... Белла никогда не простит. Она не мать, она исключительно и безоговорочно только женщина... Ну что же! Пусть не простит, мне плевать, я отдал ей свои лучшие годы... Разве этого недостаточно? Я пожертвовал ради нее своей матерью, своей семьей, своей молодостью...»
Как сильно он когда-то
20
Пустым местом (англ).
«Да! — думал Макс. — Мама была права...»
Теперь у него было достаточно опыта, чтобы признать: любовь в чистом виде, без примеси других чувств, случается крайне редко... Сперва Белла действительно хотела отомстить старухе Сафроновой, но потом полюбила его столь истово, как только такая женщина, как она, была способна полюбить... Он не догадывался, что его молодость, его пыл и страсть лишь удовлетворяли ее похотливую потребность в опасной любви, которую однажды разбудил в ее сердце случайный мужчина...
«Она хотела, чтобы я жил и дышал только ею. Теперь я один на целом свете, но по-прежнему возле нее...»
Ему казалось, что он задыхался от этого страха одиночества. «У меня нет ни одного друга, кроме Элен... Для Беллы простых человеческих, семейных, дружеских, товарищеских отношений не существует. Пока я с ней, я всегда буду нуждаться в друге, семье, домашнем очаге...»
«Почему бы мне не расстаться с ней?» — иногда спрашивал он себя. Однако ему уже казалось невозможным жить без семейства Кароль, к которому он был привязан и сердцем, и обычной человеческой привычкой. У него никого не было, кроме них. Его страх одиночества становился все острее, все безнадежнее... Иногда он по нескольку дней кряду не отвечал на телефонные звонки и послания Беллы. Но ему было слишком тоскливо на чужбине, без друзей и работы. Он приехал из России с состоянием, которое было не настолько большим, чтобы позволять себе дорогие развлечения, но и не настолько скромным, чтобы беспокоиться о заработке на жизнь... Ему хотелось увидеться с Элен. Он возвращался к Каролям, любовался ее летящей, пружинистой походкой, тем, как легко она ступает, бегает, едва касаясь земли. С восхищением, горечью и завистливым отчаянием он шептал:
— Боже мой, как же ты молода, как молода!..
Он украдкой брал ее руку, целомудренно и робко прижимал к своей щеке.
Одним июньским днем Кароли обедали у Макса. После этого они все вместе должны были отправиться в Биарриц. Макс жил в маленькой, скромной и уютной квартирке на тихой, почти деревенской улице Пасси. Над Парижем нависла гроза; небо покрылось дымчатыми медно-красными тучами, которые, сливаясь друг с другом, превращались в сплошную розоватую пелену; время от времени через ее редкие просветы проскальзывали ослепительные белые лучи.
После обеда Макс вышел купить саквояж, который был ему нужен для поездки. Элен взяла книгу. Кароль печально смотрел перед собой. Он перебирал пальцами, громко и ритмично щелкал ими, словно кастаньетами. Элен догадалась, что все его мысли об игорном столе. В конце концов он со вздохом поднялся и сказал:
— Я не успел побриться. Вернусь через полчаса...
— Борис! — воскликнула его жена. — Но мы же едем, как только Макс воротится! Перестань, ты ведь исчезнешь до самого вечера...