Вино одиночества
Шрифт:
И он улыбался этой девице, чернокожему джазовому музыканту, танцору, любовнику собственной жены...
Новым ухажером Беллы был жирный угрюмый армянин с миндалевидными глазами восточной танцовщицы и мясистым задом, как у левантийского торговца коврами. Он забавлял Кароля угодливой болтовней, а Элен слышала в их разговоре те старые слова, что баюкали ее в детстве и, казалось, сопровождали ее на протяжении всей жизни, словно неуловимая, ускользающая мелодия. Нефтяные скважины, золотые прииски в Мексике, в Бразилии, в Перу, платиновые и изумрудные шахты, ловля жемчуга, телефоны и механические бритвы, трест кинотеатров, сыров, лаков
«Все из-за меня, это из-за меня, — размышляла Элен с грустью и смертельной усталостью. — Раньше был Макс... И он мог бы остаться с нами до самой смерти... Мне же захотелось изменить течение жизни, как если бы ребенку вздумалось остановить своими слабыми ручонками бурный поток, и вот, пожалуйста, результат: жирный левантиец, бледный, совершенно изможденный мужчина и эта старая ведьма», — думала она, глядя на свою мать со смешанным чувством жалости и стыда. Ненависть Элен сменилась ужасом перед этим помятым и набеленным лицом с алой полоской тонких губ, с морщинами и бороздами от слез, что были пролиты из-за нее. В ее голове промелькнула отчаянная мысль: «Ведь все так живут».
Она осмотрелась вокруг: женщины с телами молодых девушек носили трагические, изрытые морщинами, проступающими сквозь грим, маски... Сколько мужчин улыбались любовникам собственных жен, сколько девушек ее возраста крутились здесь с беззаботным счастливым видом. Она думала об их платьях, о своих кавалерах, о танце... И то и дело, слегка трогая за локоть отца, просила:
— Папа, довольно шампанского... Папочка, дорогой, тебе будет плохо...
— Разумеется, нет, что за глупости! — нетерпеливо отвечал он.
Однажды он сказал:
— Понимаешь, оно дает силы бодрствовать...
— Но зачем?
— А что мне еще делать? — ответил он с грустной полуулыбкой, едва коснувшейся уголков его губ и тут же исчезнувшей. Элен смотрела на армянина, который украдкой подливал шампанского в бокал Кароля.
«Зачем он это делает?.. Как будто он не понимает, что отец стар и болен, что выпивка ему во вред...»
В армянине с толстыми бедрами было что-то хищное, лукавое, напоминающее статных героев персидских миниатюр. У него были гладкие иссиня-черные волосы, нос крючком и толстые губы малинового цвета...
«Невероятно, — думала Элен в изумлении, — это просто невероятно!.. В молодости он, скорее всего, торговал орешками... Но он не причинит папе вреда... Уверена, она платит ему. Он прекрасно понимает, что деньги получает только благодаря отцу... Напротив, ему выгоднее иметь его под боком как можно дольше...»
Однажды армянин сказал, глядя на нее сверкающими лживыми глазами, затененными длинными ресницами:
— Ах, мадемуазель Элен, я люблю месье Кароля... вы не поверите... как собственного отца...
«Любит ли мать его? — думала Элен, сталкиваясь с ней в танце на блестящем паркете, в то время как та кружилась в объятиях своего любовника. — Она стара, с горечью чувствует свою старость, но платит за иллюзию любви...»
Элен не понимала, что Белла помимо этого искала еще и другое: ощущение опасности, единственное, что доставляло ей удовольствие. Макс своей необузданностью, своей ревностью смог утолить ее жажду, но с приходом старости она нуждалась в еще более сильной встряске. Она говорила себе: «Этот мужчина убьет меня...» и, глядя на нож для фруктов в руке своего любовника, вздрагивала от сладкого ужаса.
Пусть армянин и не был дурным человеком, но он знал, что из-за своей страсти к игре Кароль переписал все, что имел, на имя жены, таким образом, в случае банкротства на его состояние не наложили бы арест. Он ничего не имел против Кароля, но был совершенно ослеплен своим бурным восточным воображением. Он любил Беллу со всеми ее украшениями, любил ее напудренное лицо, ее жемчуга с бриллиантами и морщины. Он не собирался убивать Кароля, но, поскольку тот был болен, лишь позволял себе слегка поторопить судьбу. Он мечтал, представлял себе, что Кароль умирает и он женится на его вдове; уж он-то не станет проматывать деньги на игру; рисовал в своем воображении огромные влиятельные компании, слова «трест... холдинг... Интернешнл файненшл компани» кружили ему голову, словно слова любви... Уж он-то сумеет правильно распорядиться состоянием Кароля, сумеет приманить политиков вином, хорошенькими женщинами, вкусными обедами и золотыми горами... Крутя между пальцев ложечку для шампанского, он мечтал о шахтах, нефтяных скважинах и улыбался Элен с отеческой нежностью, от которой ее бросало в дрожь.
Кароля одолевал мучительный кашель, приступы которого в последнее время случались нередко. Армянин грустно покачал головой: бедняга точно не жилец. Несколько минут он обдумывал ситуацию, при которой смог бы завладеть состоянием Кароля еще при его жизни, но такой расклад был ненадежен — деньги принадлежали Борису, а кто дает, тот и забирает. Он наклонился к Каролю, нежно ему улыбнулся и положил руку на плечо:
— Еще бокал шампанского?.. Очень вкусное, выдержанное...
Они вернулись домой ранним утром, Элен — с охапкой кукол и карнавальных безделушек. Белла, устало зевая, раздраженно сказала:
— Все время одно и то же... На этих вечерах с тоски можно умереть...
— Зачем тогда туда ходить? — пробормотала Элен.
— А что прикажешь делать? — резко ответила Белла. — Сидеть и ждать смерти?.. Или пока ты выйдешь замуж?.. Кстати, — серьезно добавила она, — сейчас мне в самый раз завести ребенка... Ты думаешь, разве кто-нибудь может прожить без любви?
9
Ранним утром в Биаррице, когда все обитатели их роскошной гостиницы еще спали, Элен выходила побегать по пустынному пляжу. Длинные безлюдные коридоры гостиницы пахли застоявшимся дымом сигар; через распахнутую веранду с чистым звонким свистом врывался морской соленый ветер с пенными брызгами. В лифте еще можно было встретить последние компании пошатывающихся от усталости женщин с расплывшимися оранжево-красными румянами на щеках и мужчин во фраках с зелеными в утреннем свете лицами.
Стояла осень; пляж опустел; волны прилива вздымались так высоко, что воздух сквозь них казался мокрым, радужным, сверкающим тысячей огоньков.
Элен входила в море; соленая вода, струясь по ее телу, словно смывала с него накопившуюся усталость и грязь этой жизни. Она ложилась на воду, улыбаясь, смотрела на небо и с благодарностью думала: «Разве можно быть несчастным, когда вдыхаешь запах моря, чувствуешь песок на руках... воздух, ветер?»
Она возвращалась поздно, радуясь ощущению свежести во всем теле, наспех скручивала мокрые волосы; ей было немного стыдно перед самой собой: надо быть совсем простушкой, чтобы получать такое совершенное наслаждение от столь невинных вещей.