Вино одиночества
Шрифт:
— Приходите, приходите... Вы ведь обещали, что пойдете со мной сегодня вечером... Его нет, я так одинока, Макс... Сжальтесь надо мной...
Положив трубку, она несколько мгновений стояла, машинально ломая руки. Все кончено... он больше не любит ее... Белла лихорадочно перебирала в памяти лица женщин, которые могли украсть его... Она ему наскучила...
«Раньше после ссоры он всегда возвращался ко мне, покорный и нежный. Раньше... всего лишь год назад... а сейчас... ах! Я чувствую, что его переманила другая женщина, — в отчаянии размышляла она, — что же со мной станет без него?»
Белла, все это время хранившая верность Максу, теперь думала с горькой обидой:
«Мои последние годы... Я не хочу подавать виду, я хорохорюсь, но я прекрасно понимаю, что для меня все кончено, молодость и любовь прошли... Остаются только приключения за деньги, альфонсы, мальчишки на содержании, что годятся тебе в сыновья и высмеивают тебя за спиной, — думала она, вспоминая то одну, то другую подругу, что держали на поводке, словно пекинесов, смазливых мальчиков. — Или отказаться от всего... просто быть старой женщиной...
— Ах нет, нет, никогда, никогда в жизни!.. Я не могу отказаться от любви, это невозможно, — бормотала она, привычно вытирая слезы, капающие на ее жемчужное колье.
«Он одевает меня, точно куклу, — подумала она, услышав, как отворилась дверь, и узнав шаги мужа в соседней комнате, — но мне это не нужно, и вообще, мне так скучно, смертельно скучно... Для чего жить, если в жизни нет мужчины, нет молодого красивого любовника?.. Женщины, утверждающие, что им хорошо без любви, — или глупы, или невежды, или лицемерки...»
— Любовь нужна мне как воздух, — лихорадочно проговорила она, глядя в зеркало на свое искаженное лицо, — если бы они только знали, как я безжалостна и беспощадна к себе, потому что умею смотреть правде в глаза.
Пришло время ужина. Зал без единого окна служил им столовой, где царили торжественная прохлада и синеватая тень; на лепнине из искусственного мрамора копилась пыль.
Это была имитация мраморного королевства; ковер с черными и белыми квадратами напоминал мощенный плиткой пол; искусственные цветы стояли в мраморных вазах, распространяя легкий, но едкий запах пыли; внутри искусственных фруктов из гипса горели электрические лампочки; от прикосновений к мраморному столу, покрытому кружевной скатертью, леденели пальцы. Кароль ужинал с суетливой поспешностью; он глотал все подряд, не глядя и не пробуя, вместе с таблетками, которыми его пичкали и благодаря которым он надеялся прожить без свежего воздуха и отдыха. Элен смотрела на него со смутной жалостью: он еще больше похудел, но стал даже красивее, чем прежде.
Его внутреннее пламя, страстное воодушевление отбрасывали свои последние, самые яркие отблески. На бледном измученном лице отца сверкали почти невыносимым пронзительным блеском красивые грустные глаза с желтоватым оттенком. Он то и дело щелкал худыми пальцами, приговаривая:
— Быстрее, подавайте быстрее...
— Ты опять уходишь на весь вечер? — вздохнула Белла.
— У меня деловая встреча... Но ты ведь тоже уходишь, — сказал он, посмотрев на нее.
Она покачала головой:
— Нет. — И тут же продолжила плаксивым, раздраженным голосом: — Я все время одна. Мы живем какой-то безумной жизнью. Я самая несчастная женщина на свете. Меня всегда использовали.
Он ничего не отвечал и слушал жену вполуха, поскольку за двадцать лет супружеской жизни привык к ее жалобам.
Однако в тот вечер Элен находила весьма трогательной эту стареющую, скандальную женщину, которая никогда не обращала к ней свой взгляд, словно не могла видеть ее молодое лицо. Мать грустно водила по скатерти красивыми обнаженными руками, унизанными браслетами. Ее лицо было нарумянено, напудрено и намазано кремом, но казалось, что кожа увядала изнутри, утрачивала свою былую гладкость и розоватую белизну, выдавая возраст; при этом фигура ее оставалась на удивление стройной, а грудь высокой и упругой.
Элен повернулась к отцу:
— Папа, папочка, дорогой, останься дома, посмотри на себя... Ты так измучен...
Кароль лишь пожал плечами, но она не отставала, а Белла снова принялась жаловаться. Он раздраженно воскликнул:
— К черту этих женщин!
Элен замолчала, ее глаза наполнились слезами — ей было обидно, что он отмахивался от нее и, хуже того, — ставил ее рядом с матерью.
«Неужели он не видит, что я люблю его?» — с грустью думала она.
Но он не видел ничего, кроме зеленого сукна, на которое в ту же ночь бросит целое состояние.
«Нет, — подумала Элен, — отказаться от Макса, от игры не так-то просто...»
На следующий день они внезапно собрались в Биарриц; Элен не смогла придумать отговорок, чтобы остаться в Париже; впрочем, с ней до сих пор обращались, как с маленькой, а распоряжения взрослых не обсуждались; Макс ехал с ними.
Утром, во время остановки в Блуа, он позвал ее, пока Белла спала. Он купил ей первые вишни с лотка уличного торговца на маленькой улочке, залитой розовым солнечным светом; покрытые серебристой росой ягоды были еще холодные и терпкие, словно капельки ледяного ликера. Он смотрел на нее с желанием и нежностью:
— Элен, какая ты обманчивая, ускользающая, неуловимая, как же ты мне нравишься, как сильно нравишься... Я никогда не любил ни одну женщину, как люблю тебя... Ты хороша, ты сводишь меня с ума...
Все эти слова, старые слова, которые она слышала впервые, проникали в самое сердце...
«Мне не хватит духу, — думала она. — Преодолеть демона... нет, это не страсть, но тогда что же?.. Кокетство, жестокость, сладостная игра с мужской любовью».
«Мне не хватит духу», — мысленно повторила она, изо всех сил держа себя в руках. Опустив глаза, она подумала с грустной иронией, которую унаследовала от отца: «Я зарабатываю свое место в раю...» И спокойным, ровным голосом произнесла в ответ:
— Макс, оставьте меня, я не люблю вас, я только играла в любовь, — сама при этом думая: «Лицемерка, я ведь еще сильнее его распаляю...»
Он побледнел, бросил на нее суровый взгляд, и вдруг она испугалась, что потеряет его... В сущности, все это было забавно... «И чего ради стараться уберечь от боли женщину, которую я всю жизнь ненавидела?.. А вот и не буду!.. Я развлекаюсь!» Чувствуя, как к сердцу приливает обжигающая волна гордости и удовольствия, она нежно взяла его руку:
— Как сердито вы смотрите... Я пошутила...