Виноградник Ярраби
Шрифт:
И что, несмотря на поправившееся здоровье, она почти всегда, за очень редкими исключениями, спит в своей прелестной спальне одна.
Втайне Юджиния недоумевала, почему Гилберт так ведет себя. Он никогда не был аскетом, и она сомневалась, чтобы он так вдруг стал им. Он слишком весел и беззаботен, чтобы можно было поверить, что поведение его — результат строгой самодисциплины. Судя по его шумным играм с детьми, во время которых Люси стремглав бежала к маме и прятала рожицу в ее юбках, потому что папа был слишком бесцеремонен, он вовсе не был несчастным человеком. Когда он звал кого-нибудь из служащих или пускался в одну из пространных, полных воспоминаний бесед с миссис Эшбертон, которая совсем оглохла, голос его разносился по всему дому. Его лицо стало кирпично-красным — здоровый цвет, обретенный в результате бесчисленных дней, проведенных под жгучим солнцем; глаза у него были веселые и сверкающие.
Вряд ли это мужчина, чьи вожделения удовлетворялись редкими посещениями ее ложа, где он теперь обращался с женой крайне осторожно и опасливо. Он не чувствовал себя с ней свободно со времени рождения Люси, а может быть, еще и раньше. В его глазах было нечто — какая-то тревога, она передавалась Юджинии, вызывая чувство разочарования, а нередко и повергая ее в слезы.
Она думала, что у него, возможно, есть какая-то женщина в Парраматте, и страшно боялась узнать правду, потому что в этом случае придется что-то предпринимать. А что она может поделать с мужем, в чьем сознании сложился такой образ собственной жены, изменить которой он уже не мог и не хотел? Она представляет собой нежное создание, которое надо любовно баловать, до смешного потакая во всем, так чтобы в результате все им завидовали, как некой замечательной паре, не догадываясь о том, что в действительности они давно потеряли друг друга.
Надо было переделать так много всяких дел. Юджиния снова взяла в руки перо и энергично продолжила письмо Саре:
«Когда розы как следует расцветут, я собираюсь устроить прием в саду. Бедняга Пибоди совсем охромел из-за ревматизма, так что я вымолила у Гилберта Джемми Макдугала — пусть приходит, когда его присутствие в винодельне не обязательно. Это порядочный, честный молодой человек, и, уже получив свободу, он хочет остаться в Ярраби, настолько его интересует виноградник. У него имеется честолюбивый план когда-нибудь заиметь свой собственный, и, может быть, он сумеет этого добиться. Во всяком случае, страна дает бывшему преступнику возможность сделать из своей жизни что-нибудь путное.
Так или иначе, это сильный молодой парень, который очень подходит для вскапывания земли и посадки растений. Пибоди ведет себя деспотично — отдает приказы пронзительным, как у павлина, голосом и ковыляет вокруг. Аделаида страшно привязалась к Джемми и всюду ходит за ним, собирая в передник листья и увядшие головки цветов и воображая, что она этим ему помогает. Мы с Пибоди осуществили свою мечту и посадили в низине сирень. Этой весной она впервые расцвела, и я не могу тебе передать, какие ностальгические чувства вызвал у меня этот запах. Мне казалось, я перенеслась в маленькую божественную зеленую лощину, где мы, бывало, играли. Ах, Сара! Если бы только я могла съездить домой повидаться.
В прошлом году Гилберт пообещал мне такую поездку, но проклятый экономический спад разрушил все планы. Быть может, в будущем году, говорит он. Но совершенно ясно, что ехать мне придется без него, так как он ни за что не оставит свой драгоценный виноградник. Я бы захватила с собой Люси, на которую ты могла бы любоваться...»
Казалось, что это и в самом деле возможно. Но только до того ужасного утра, когда произошел несчастный случай с миссис Эшбертон.
Впоследствии Молли Джарвис поняла, что они с Гилбертом начали вести себя неосторожно. Счастье — это такое чувство, которое делает человека безрассудным.
А быть может, их сделала неосторожными установившаяся рутина. Каждое утро в восемь часов Эмми относила завтрак хозяйке наверх, в спальню. После завтрака Эллен приводила к ней детей, чтобы они побыли полчасика с мамой, а затем препровождала их в классную комнату.
Позаботившись о завтраке для госпожи, Эмми приготовляла поднос с едой для миссис Эшбертон. Она делала это не без воркотни, ибо, по ее словам, старая дама никогда не произносила ни словечка благодарности, но зато частенько проливала кофе на простыни, которые Эмми же приходилось потом отстирывать.
Миссис Эшбертон, чьи движения становились все более медлительными, а руки теперь уже постоянно дрожали, поднималась с постели примерно в половине одиннадцатого. Она вызывала звонком Эмми, чтобы та помогла ей одеться. Эту процедуру девушка находила отвратительной. От старой женщины шел какой-то застарелый, затхлой запах. Она довольно редко мыла голову, да и вообще мылась нечасто. Поступая на работу в Ярраби, Эмми вовсе не собиралась становиться чем-то вроде сиделки при старой пьянчуге.
Когда миссис Эшбертон была должным образом одета в неизменное черное шелковое платье, на ее седые волосы надет чепец и на шею повешен лорнет, она медленно спускалась по лестнице. У нее было любимое кресло в саду под смоковницей. В жаркие дни она сидела там и подремывала, похожая на гигантский черный гриб, почти не обращая внимания на детей, кричавших и игравших вокруг нее. Она возвращалась к жизни только поздно вечером, за обедом.
Тогда миссис Эшбертон начинала свои длинные бессвязные монологи, во время которых хозяин слишком часто наполнял ее рюмку, а хозяйка, видя это, неодобрительно хмурилась. Да пусть себе получает удовольствие, говорил хозяин. Не следует лишать людей в старости того, что они больше всего любят.
Старая дама никогда не сходила вниз ранее половины одиннадцатого.
Поэтому разве могли Молли или Гилберт ожидать, что она появится в дверях столовой в тот момент, когда Молли, сама подававшая хозяину завтрак, что вошло у нее уже в привычку, шутливо пойманная хозяином, оказалась у него на коленях?
Он хотел поцеловать ее в теплую загорелую шею, в то местечко, где расстегнулась пуговка воротника. На шее Молли пульсировала жилка, которую он ощущал под своими губами.
Она немного посопротивлялась, но он лишь смеялся в ответ.
— Что случилось? Пытаетесь убежать от меня?
— Кто-нибудь может войти.
— Ну и пусть!
Она не находила ничего приятного в том риске, которому они себя подвергали, предаваясь незаконной любви. От ощущения вины она освобождалась только тогда, когда они находились у нее в комнате, крепко заперев дверь и сбросив с себя одежды. Тогда их страсть оказывалась такой же неодолимой, как пожар, охвативший кустарник при свирепом ветре.
Но Гилберт получал удовольствие от этих украдкой перехваченных поцелуев и ласк. Так, например, у него была озорная привычка тихонько подойти к ней сзади в кухне, приподнять завитки волос и поцеловать в шею — и это в то самое время, когда в любую минуту могла войти одна из служанок. Или же он хватал Молли за талию и начинал кружить, со смехом наблюдая, как лицо ее заливается краской.
Она жила в постоянном страхе, зная, что, если госпожа когда-нибудь узнает о ее вероломстве, ей придется покинуть Ярраби.