Виновато море
Шрифт:
Раскрыв от удивления глаза, Кейти вдруг ощутила подступившую к горлу тошноту.
Снимок был сделан много лет назад, когда Миа исполнилось восемь, а Кейти – одиннадцать. Мать вывезла их в местный городишко на прогулку, и они, весело жуя конфеты, шли с пляжными полотенцами и купальными принадлежностями по набережной. Миа первой заметила сиявшую на солнце карусель с монотонно звенящей музыкой, которую доносил морской ветерок.
Карусель регулярно появлялась весной, а через три недели исчезала в одну из ночей, оставляя после себя блеклый круг сухих листьев и пыли. Вместо разноцветных пони, плавно подскакивавших вверх-вниз, на
Работавшая на карусели веселая дама, завидя их, расплывалась в улыбке:
– А, да это же «морские сестрички»!
Такое прозвище они получили благодаря тому, что, покатавшись на карусели, могли часами возиться в море, в то время как мать, сидя на берегу и попивая кофе из пластикового стаканчика, читала книгу.
– И что же это у нас такое? – продолжала дама, с веселым удивлением извлекая у Миа из-за уха крохотную ракушку. – А здесь – поглядите-ка! – обращалась она уже к Кейти, которая, взглянув на свой красный сарафанчик, вдруг обнаруживала торчащее из кармашка длинное белое перо.
Они усаживались рядом на двух коньков. Кейти, вставив ноги в воображаемые стремена морского конька цвета сапфира, скакала рысцой. Миа предпочитала небесно-голубого конька с краю, чтобы во время движения наслаждаться ветерком.
– Девочки! – окликнула мама, наводя на них фотоаппарат.
На фоне сверкающего на солнце моря они со смехом взялись за руки и вытянули их вперед. Раньше этот снимок висел на стене в спальне Миа в Корнуолле, но Кейти не видела его уже много лет. На обратной стороне уже выцветшим детским почерком Миа было написано: «Морские сестренки».
Дрожащим пальцем Кейти провела по неровному краю. На разорванной надвое фотографии отсутствовало ее изображение.
«Как же так, Миа? Неужели ты решила, что между нами все кончено? Неужели мы могли настолько отдалиться друг от друга? Или это случилось после той нашей перепалки – после того что я тебе наговорила?» Вопросы кружили, точно стервятники, то и дело набрасываясь на нее, словно стремясь причинить еще больше боли. Кейти сунула снимок между страниц и захлопнула дневник. Отыскав наконец таблетки от головной боли, выпила сразу две, затем переоделась в легкое хлопчатобумажное платье и вышла из гостиницы.
Гнев распирал Кейти, когда она подходила к дому Мика. В лучах полуденного солнца его стены ослепили ее своей белизной. Нажав на звонок, она дожидалась возле двери точно так же, как и Миа шесть месяцев назад.
Когда дверь начала открываться, она приготовилась к тому, что Мик либо не узнает ее, либо под каким-либо неубедительным предлогом попытается с ней распрощаться. И уж никак она не ожидала, что при виде нее на его лице появится широченная улыбка.
– Кейти!
Она помнила его голос – низкий, густой – и то, как, произнося ее имя, он небрежно обходился со вторым слогом, в результате чего оно звучало несколько необычно. Глядя ему в лицо, она пыталась воспрозвести то, что ей запомнилось с детства, и отметила некоторую округлость подбородка и карие глаза. Выглядел он старше, чем она предполагала: годы оставили глубокие борозды на лбу и лишили формы губы, превратившиеся в две тонкие линии.
– До
Она отпрянула.
Его рука опустилась.
– Так… можно войти? – поитересовалась она после затянувшейся паузы.
– Ну конечно. – Он посторонился, пропуская ее в дом, и проводил ее взглядом, пока она шла по коридору, звонко постукивая каблуками босоножек по мощеному полу.
На кухне остывал на тарелке недоеденный сэндвич с беконом, от которого исходил аппетитный мясной аромат. Скрестив на груди руки, Кейти расположилась возле раковины, сквозь платье ощущая холод стали.
Мик остановился напротив. Он был в бежевых летних брюках и хлопковой сорочке, недвусмысленно морщившей под грудью. В нем трудно было признать того молодого человека, который когда-то кружил маму в танце на красном, выложенном плиткой кухонном полу у них дома.
– Мне было невероятно тяжело узнать о смерти Миа. Это жуткая трагедия, – эмоционально произнес он. – Я понимаю, насколько тебе тяжело…
– Нет, тебе этого не понять.
– Я лишь хотел сказать, что потерять…
– Ты даже не приехал на ее похороны. – Она долго сомневалась, сообщать ли Мику о смерти Миа. Мама не хотела, чтобы он знал о ее смерти, однако Эд убедил Кейти, что это не одно и то же: Миа была его дочерью. В конце концов согласившись, Кейти связалась с компанией, владельцем которой он являлся, и там ей сообщили его нынешний телефон. Она оставила на автоответчике короткое сообщение о том, что случилось. Кейти не была уверена, что он прослушает его, но ее это не очень-то и заботило.
– Прости, но я счел приезд не совсем уместным, – ответил он. – Ты получила цветы?
– Да.
Утром в день похорон принесли роскошный букет зантедеский [11] с открыткой, ставшей для нее первой весточкой от Мика за двадцать лет. В открытке было написано: «Потеря двух самых любимых людей на свете кажется невыносимой утратой. Я всем сердцем с тобой». Она выкинула цветы, с трудом переломив их толстые стебли пополам, чтобы они уместились в пластиковом ведре для мусора.
11
Разновидность каллы. Название дано в честь итальянского ботаника Джованни Зантедески.
В памяти всплыл другой цветок – одинокая орхидея с открыткой, в которой было написано: «Прости». Она так до сих пор и не знала, от кого он, и сочла это странное послание похожим скорее на извинение, чем на соболезнование. Эд сфотографировал цветок на телефон, чтобы показать своей матери – страстной садовнице, которая могла бы определить, что это за растение.
Кейти заставила себя мысленно вернуться к Мику. Ей надо было много чего ему сказать, и, направляясь сюда, она определила для себя ключевые вопросы – так же, как поступала с приходившими к ней на интервью соискателями. Поначалу вызывая у интервьюируемого чувство умиротворенности, она постепенно переходила к актуальным и жестким вопросам, требующим конкретных ответов.