Винтерспельт
Шрифт:
Вот так, запросто, как бы между прочим, упомянуть о Хеммересе — в этом и заключался трюк. Но с ним, Райделем, такие штуки не проходят.
Только бы ему оказаться наконец в своем окопе, чтобы как следует поразмыслить над этой подозрительной историей!
Он надеялся, что, несмотря на уже происшедшую смену часовых, в его окопе никого нет. А если и есть кто, он его за ноль целых ноль десятых секунды выставит оттуда. Пустых ячеек сколько угодно, потому что и к вечеру на передовой будет мало
народу, раз новобранцев освободили от караульной службы.
Его самого этот
«Теперь у меня уже нет возможности поблагодарить его за то, что он посоветовал мне покинуть Хеммерес. Теперь уже ни на что не остается времени. Почему майор не нашел еще минуту, не отослал этого человека и не объяснил все, что с ним связано? Это дало бы мне последнюю возможность заявить решительный протест».
Он снова перекинул плащ через плечо, нащупав при этом письмо, которое сунул в боковой карман пиджака. Конверт, вспомнил он, был без адреса и заклеен.
— Желаю вам благополучно добраться до Хеммереса, господин доктор! — сказал майор и пожал ему руку.
Шефольд должен был что-то ответить. Он предпочел бы уйти молча. Но это было невозможно из-за устремленных на него взглядов.
— Прощайте, господин майор, — сказал он. — И большое спасибо за гостеприимство.
— Пустяки, — сказал Динклаге. — Прошу прощенья за еду, она была чудовищная. — И, повернувшись к штабс-фельдфебелю, сказал: — Каммерер, я полагаю, настало время вам заняться кухней.
Шефольд вынудил себя улыбнуться. Они разыграли спокойное, беззаботное прощание.
Этот Райдель снова распахнул перед ним дверь, снова пропустил его вперед, но на сей раз совсем по-другому — не так, как недавно, когда они сюда пришли; он проявил даже нечто вроде учтивости, хотя и не совсем такой, как по отношению к майору; но все же он чуть-чуть подобрался, как и положено по отношению к штатскому, с которым приказано обращаться «самым корректным образом», притом на глазах у того, кто отдал такой приказ.
Так открывают дверь перед постояльцем, приняв стойку в ожидании чаевых.
Когда они ушли, Динклаге посмотрел на часы.
— Половина второго, — сказал он. — Можете теперь передать в роты приказ о выступлении, Каммерер. Через двенадцать часов батальон должен быть готов к маршу. Уже известно, когда прибудут машины?
— Полк обещал прислать их в двадцать часов, господин майор.
— Ну, тогда считайте, что они придут не раньше двадцати двух. Часовым, конечно, оставаться на передовой, пока их не сменит новая часть. В остальном все ясно?
— Все ясно, господин майор. Короткие же у нас здесь были гастроли.
— Радуйтесь этому, Каммерер! Я предполагаю, что здесь не будет ничего хорошего. — И направился к двери. — Пошлите мне наверх денщика! — сказал он. — Пусть поможет уложить вещи.
Когда он ушел, все, кто находился в канцелярии батальона, переглянулись с довольным
Пока денщик не появился, Динклаге лег на койку и стал смотреть в потолок.
Кэте, как они условились, должна прийти к нему, чтобы справиться, чем закончился разговор с Шефольдом, — не сразу, а позднее, ближе к вечеру. Об этом он попросил ее, делая вид, что заботится о камуфляже, а на самом деле — чтобы выиграть время. Он хотел, чтобы она, прежде чем прийти сюда, прочитала его письмо. Он собирался послать его с ординарцем, как только упакует ящики, на что потребуется не более получаса. Из письма она поймет все про Шефольда и про операцию, так что, когда придет к нему, ей останется только сообщить, согласна ли она (или отказывается) поехать на Эмс. Если она примет его предложение, он даст ей короткую записку к своим родителям.
Рассматривая потолок, он думал: в двадцать два часа машины, смена, новая часть, СС (тут уж не обойтись без «германского приветствия»), выступление среди ночи. Конец операции. «О, если дело только в этом!» (Ах, Кэте!) Что осталось от операции? Ничего, кроме этого мягкого человека, симпатичного искусствоведа, безусловно, эстета, который в сопровождении исключительно несимпатичного парня, эдакого низкорослого дьявола, шел сейчас по дороге и через холмы.
Кэте. Винтерспельт. Кэте.
Она поедет не на Эмс, а в Линкольншир.
Сегодня обед приготовила Тереза, потому что Кэте слишком поздно вернулась из каменоломни. Семья уже обедала, и Кэте села за стол так, чтобы видеть дом напротив; потом она вышла во двор, разложила мокрые полотенца на скамье у входа, соломенной метлой подмела камни у порога. Когда в дверях командного пункта батальона один за другим появились Шефольд и солдат, который его привел, и спустились по ступенькам на улицу, она быстро отошла в узкую полосу тени. Жилые строения находились в восточной части двора, и в два часа пополудни там уже лежала тень — узкая, но очень темная полоса, наверняка скрывшая Кэте.
Она сразу же почувствовала беспокойство, увидев, что тот самый солдат, который тогда так отвратительно мотнул головой - она еще мысленно назвала его «страшным типом», — сопровождает Шефольда и в обратный путь. Йозеф Динклаге просил ее выждать час, прежде чем прийти к нему, но она решила пойти сразу, как только кончится его беседа с Шефольдом, чтобы, объяснив значение этого быстрого кивка головой слева направо и вверх, сказать, что ни в коем случае нельзя подвергать Шефольда такой опасности. Неужели Динклаге, пленник своего военного мышления, системы приказов и повиновения- структуры,подумала Кэте, — так плохо разбирается в людях, что не обратил внимания на устрашающую сущность этого человека? Возможно-от военной системы этого вполне можно ожидать, — Динклаге и не видел его, безымянного солдата, который все это время сидел в приемной и ждал, пока какой - нибудь писарь не приказал ему отвести Шефольда туда, где он с ним встретился.