Виртуоз
Шрифт:
— Коричневая, серая в крапинках, шея с зеленым отливом.
— А помнишь, на школьному балу поспорили? Кто подойдет к классной даме Семалии Трахтенберг и пригласит ее на танец. Я подошел, пригласил. Танцевал с ней, чувствуя ее большую грудь, твердые соски. Слегка прижал к себе, и она мне ответила тем же.
— Красивая женщина. Искушение для подростков.
— Никогда не забуду, как ты прикрыл меня своим телом. На Второй линии Васильевского острова вырулил этот джип, и автомат хлестнул. Потом мы отыскали этих вольных стрелков. Теперь на их могилках березки уже большие.
— Да, дорогой мой. Много пережили, всегда помогали друг другу. Будем и впредь помогать. Дружба превыше всего. Давай-ка, выпьем за дружбу. У меня есть великолепный коньяк. — Рем поднялся и вышел в соседнюю комнату, где размещался бар.
Ромул благодарно смотрел ему вслед, верному
Рем в соседней комнате открыл дверцы бара. Извлек бутылку «Наполеона». Откупорил. Поставил на столик два огромных шарообразных бокала и плеснул на дно золотистый коньяк. Не брал бокалы, задумчиво любуясь золотистыми переливами напитка. Отступил на шаг. Выгнул таз. Выпрямил и упруго напряг позвоночник. Приподнял ногу, повернув ее стопой внутрь. Развел руки, стараясь придать им вид пропеллера. Мысленно вообразил свою разъятую грудь, где на едином трубчатом стебле, на двух разных отростках пульсировали два алых сердца. Медленно воздел правую руку и резко, ребром ладони, повел вдоль груди, как если бы отсекал одно сердце. Не удержался, покачнулся, едва не упал. Почувствовал, как больно лопнул в ноздре сосудик и на губу из носа потекла соленая кровь. Достал платок, вытep кровь и некоторое время стоял, запрокинув лицо, дожидаясь, когда кровь уймется. Подхватил обеими руками бокалы, понес в гостиную.
Ромул слушал неземной голос певицы, увлекавший его в блаженный рай, как вдруг сильный удар в сердце едва не поверг его в обморок. Сердце рванулось, словно его выдирали с корнем. С болью, неровно ухая, вернулось обратно. Он испуганно прислушивался к его перебоям, растирал грудь, когда вернулся Рем, неся стеклянные сферы, полные золотистого напитка.
— Понюхай, какое благоуханье,— он поднес бокал к лицу Ромула, и тот ощутил пьянящий аромат коньяка. — За дружбу! За Духовного Лидера России! За Духовного Лидера Русского Мира!
Стекло прикоснулось к стеклу, издав мелодичный звон. Ромул пригубил душистый, обжигающий ноздри коньяк, прислушиваясь к бою сердца. Оно успокоилось. Но казалось, вокруг него витало невесомое облако страха. Он не мог понять, что это было. Быть может, сердце не вынесло сладкой муки, в которую вверг его божественный голос, поющий о вечном блаженстве.
— Мне пора, Артур. — Ромул поднялся. Они обнялись. Лампадников провожал Долголетова до колонн портала, из-под которых наблюдал, как гость направляется к машине. Его походка была неверной. Руки безвольно висели. Голова с редеющими белесыми волосами чуть наклонилась, словно он прислушивался к чему-то внутри себя. Черный «Мерседес» умчался, сопровождаемый кортежем охраны.
Почтительно, с полупоклоном, приблизился служитель зверинца:
— Тигра будем кормить, Артур Игнатович?
— Конечно. Из-за глупости людей звери не должны оставаться голодными.
Они проследовали по дорожке в сосновую рощу, среди которой располагались вольеры и клетки с животными. Здесь был жираф, нелепый и печальный в своей красоте, с очаровательной женственной головой и трогательными рожками. Потешные лемуры — сгустки пушистой шерсти, из которой смотрели черные изумленные глаза. Африканские антилопы с огромными винтообразными рогами, словно это были прически, выполненные экстравагантным парикмахером. В железной клетке возлежал тигр, подарок уссурийских звероловов — золотой, с черными полосами. Белая грудь, ленивые лапы, круглая, сонная голова с усами. Прищуренные зеленые глаза вдруг растворялись, полные ненавидящего желтого блеска, хвост начинал громко стучать по земле, из горячей пасти вываливался красный язык, облизывал усы, белые, в мокром блеске клыки.
Рем приблизился к стальной клетке, восхищаясь своим любимцем, вдыхая запах могучего, наполненного неистовой силой тела, — вместилища первозданной свирепости, жестокой красоты, дремлющей ярости.
— Ты моя кошечка, кушать хочешь? Забыли нашу кошечку накормить, — он чуть сюсюкал, гулил, словно разговаривал с младенцем, окружая его нежностью и обожанием. Повернулся к служителю: — Давайте кормить нашу кошечку.
Тот сделал повелевающий взмах. В соснах зарокотал мотор, появился крохотный трактор. Толкал
— Ну, давай, давай, пошла!— подгонял он олениху, толкая кулаком в мохнатый дышащий бок. Животное упиралось, отступало, мелко дрожало. С ужасом смотрело в свободный от решетки проем, в котором желтела сонная полосатая громада, — Давай ее, суку, выдавливай! — сердито приказал трактористу служитель.
Тот что-то нажал на пульте. В клетку стала въезжать штанга с поперечиной. Коснулась оленьих ног, давила, толкала. Животное приседало, противилось, скользило копытами по стальному поддону, а потом неловким больным скачком впрыгнуло в тигриную клетку, шарахнулось, прижалось к железным прутьям. Служитель замкнул дверь. Трактор отъехал.
— Ну что ж, блюдо подано. Пожалуйте кушать, — Рем наслаждался зрелищем, которое воссоздавало в искусственных условиях вековечную драму живой природы, где совершалась непрерывная схватка. Происходило поедание одних другими. Благоденствие слабых приносилось в жертву процветанию сильных. Не было места этике, состраданию, а торжествовал закон выживаемости и пирамидальной иерархии видов.
Тигр продолжал лежать. Шевелил ноздрями, тревожно, жадно втягивал воздух, пропитанный оленьим страхом, предсмертным потом, влажной удушливой прелью. Его сонные глаза расширились, наполнились изумрудной тьмой. Почернели, выпукло уставились на добычу, словно гипнотизировали ее. Олениха теснилась к железным прутьям, ноги ее подкашивались, из глаз текли слезы. Тигр набухал, увеличивался, мускулы его наливались огненной силой, хвост с деревянным стуком ударял о пол клетки. Шумно метнулся, сверкнув клыками, ударяя их блеском в оленье горло, громко сокрушая добычу. Розоватое пятнистое тело билось под полосатой черно-рыжей громадой, копыта скользили, глазастая голова запрокинулась. Тигриная пасть хрипела, вырывая из оленьего горла кровавый комок, и в открывшейся дыре хлестала кровью порванная артерия, дергалась трубчатая трахея, из которой вырывался свист. Был виден белый олений пах, нежные соски, курчавые ляжки, из-под которых вытекала прозрачная лужа. Тигр хлюпал, хрипел, с хрустом ломал позвонки, тянул упругие красные жилы. Олениха еще жила, открывала мягкие губы, скалила желтоватые зубы, на которых дрожал розовый пузырь. Тигр рвал клыками олений живот, зарывался в сочную мякоть, глотал выдранные вместе с шерстью и кишками ломти. Из клетки в лицо Рема бил запах парного мяса, красный дух смерти, удушающее зловонье насилия. Он испытал мучительную сладость, сладострастную дрожь, слепящую судорогу. Повернулся и вяло побрел прочь, слыша за спиной мокрое чавканье и урчанье.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Недавняя встреча с Президентом Артуром Игнатовичем Лампадниковым, когда тот невнятно, полунамеками, завел речь о «монархическом проекте», о чудесном избавлении цесаревича Алексея, о существующем где-то в Тобольске живом престолонаследнике, — эта встреча повергла Виртуоза в смятение. Причиной смятения служило несколько обстоятельств. Во-первых, ему было прямо, без обиняков, предложено сделать выбор в разгоравшейся, выходящей на поверхность борьбе между Ромулом и Ремом, — той борьбе, которую всячески умягчал и сдерживал Виртуоз, видя в ней источник небывалой опасности для государства. Создавая двухкупольный храм власти, конструируя равновесную систему властных полюсов, Виртуоз сознавал всю ненадежность такой архитектуры, ее произвольный, декадентский характер. Замечал деформацию храма, едва заметные, расползавшиеся трещины. Всячески их замазывал, пристраивал к храму контрфорсы, укреплял кровлю тягами, охватывал стены обручами. Однако тектонические толчки и трясения смещали в храме оси симметрии, купола кренились, все больше удаляясь один от другого. Становилось очевидным, что рано или поздно храм рухнет, одна из глав провалится, и возникнет новый, одноглавый собор, отвечающий классическим нормам, способный выдержать тяжесть кровли и стен, противостоять тектоническим сдвигам. Не было сомнений, что рухнет Ромул, а уцелеет Рем, которому предстоит управлять Россией и который столь остро нуждается в его, Виртуоза, талантах.