Вирус бессмертия
Шрифт:
– Понятно, понятно, – Козакевич улыбнулся и настолько быстро выхватил откуда-то «браунинг», что шофер не успел испугаться.
В следующий миг Козакевич поспешно рванул спусковой крючок – хлопнул выстрел, но пуля свистнула, не задев Сердюченко, пробила дверь и коротко взвизгнула рикошетом в коридоре. От испуга шофер дважды пальнул в ответ, выстрелы прозвучали, как удары молотком по железной кровле. Следователь коротко вскрикнул, хватаясь за пробитую грудь, и нелепо опрокинулся на стуле, забрызгав кровью зарешеченное оконное стекло. Комнату затянуло запахом пороха.
«Конец, – подумал Сердюченко, холодея от страха. – Теперь уж мне отсюда не выбраться».
На секунду он задумался, что можно предпринять в столь нелепо сложившейся ситуации. Понятно было, что вот-вот в кабинет ворвется конвойный с винтовкой, однако Сердюченко решил не дожидаться этого, а сам выскочил за дверь, готовясь пристрелить любого, кто попадется ему на глаза.
Но стрелять не пришлось. Конвойный валялся на полу, уставив окровавленное лицо в потолок – отрикошетившая пуля попала ему в лоб. Он еще подергивал ногой, но жизнь уже покинула его тело. Оторопев от увиденного, Сердюченко замер, не зная, что делать дальше.
«Если внизу услыхали выстрелы, то через лестницу мне теперь не прорваться, – затравленно подумал он. – А коли не слышали? Все же стены здесь толстые, да и двери глухие».
Секунда шла за секундой, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, его можно было услышать в тишине коридора. Но никаких шагов с лестницы не доносилось. Это немного приободрило шофера, но паника все равно стремительно овладевала его сознанием.
«Надо уходить во двор, – решил он. – Там машина. Уеду, а потом уж буду думать, как вызволить Верочку».
Сердюченко стиснул дрожащие кулаки. Страх подкашивал ноги, мелькнувшую мысль о китайце и Богдане он загнал подальше – самому бы выбраться.
Говорят, что перед лицом смерти вся жизнь человека стремительно пробегает перед его глазами. Ступенька за ступенькой Тарас вспомнил детство, юность, гибель матери, вспыхнувший вдруг пожар революции, а затем Гражданской войны. И, неожиданно для него самого, в его душе разгорелось чувство, пересилившее страх смерти. Это было чувство вины. Раньше удавалось загнать его поглубже, мол, что взять с шофера? Не в ответе он за бесчинства начальства! Но сейчас дремавшая совесть вырвалась на свободу и принялась безжалостно рвать душу когтями.
«Господи Боже! – впервые за много лет Сердюченко вспомнил о Боге. – Это ж скольким людям я смерть привез на своей машине? Господи!»
Конец лестницы приближался неумолимо. Шофер знал, что на последней ступеньке ему придется принять самое трудное в его жизни решение.
Четверо конвойных с винтовками, двое впереди и двое сзади, безразлично вели Богдана с китайцем по промерзшей лестнице во внутренний двор. Судя по тому, что ход был другим, не тем, по которому Сердюченко провел сообщников в вестибюль, этот путь лежал не к автомобилю. Желтый свет зарешеченных светильников отбрасывал под ноги смутные тени, один из конвойных то и дело заходился гулким чахоточным кашлем. Однако под маской страха и обреченности, которые должны читаться на лице заключенного, Богдан прятал радость. Шоферу Дроздова он не очень-то доверял, а самому бегать по управлению в поисках места, где держали подследственных, не было времени. А так удача сама плывет в руки – конвойные быстро и без лишнего шума препроводят куда надо.
Командир конвоя толкнул тяжелую деревянную дверь в конце лестницы, и Богдан сощурился от ударившего в глаза дневного света. От следующей решетки их отделяло только узкое пространство двора – десять шагов, не больше. За прутьями смутно виднелся боец в форме войск НКВД, изнутри охранявший вход в подвал с заключенными.
– Вперед! – подтолкнули Богдана сзади.
Скосив глаза, он заметил слева пулеметное гнездо, устроенное в мешках с песком, – то самое, которое разглядел, выходя из машины. Но теперь было ясно, что именно держал под прицелом озябший от долгого бездействия пулеметчик. В узком пространстве между стенами он мог устроить такой шквал огня, что ни одно живое существо не выжило бы.
«Даже я не спасусь, – прикинул Богдан. – Недооценили мы комиссаров, ох недооценили».
Он прекрасно понимал, что попал в очень невыгодное положение, а если быть точным – в безвыходное. Если сейчас сбить с ног конвойных и рвануть назад, то можно без труда выйти из управления, но тогда Шамхат останется в заключении. Если позволить провести себя за решетку, то назад уже не вырваться – прижмут пулеметом, а потом подтянут силы и ударят в дверь со стороны управления.
Богдан уже давно не ощущал дыхание смерти столь отчетливо, но испугался он не возможности умереть в ближайшие несколько секунд, а того, что не увидит больше Шамхат.
«Все равно вечно мы не сможем тянуть это чертово бессмертие, – стиснув зубы, подумал он. – Так хоть увидимся напоследок!»
Он собрал волю в кулак, загнал страх как можно глубже и негромко сказал по-китайски:
– Бей сразу, как откроют решетку.
– Молчать! – рявкнул чахоточный конвоир и тут же зашелся кашлем.
Лязгнул засов, скрипнула, открываясь, решетка.
– Вперед! – конвойный снова подтолкнул Богдана.
Пахнуло промозглой сыростью. Пришлось шагнуть за порог, хотя вид готовой захлопнуться решетки вызывал у Богдана атавистический ужас, как у зверя, которым, в сущности, он остался и спустя пять тысяч лет. В его мозгу со скоростью молнии мелькнула мысль:
«А если Шамхат не здесь? Что, если женщин держат в другом подвале? Тогда и увидеться не удастся!»
К тому же четверо конвойных, вопреки его ожиданиям, не стали протискиваться в подвал, а остались снаружи, чтобы, в случае нападения на караульного, прикрыть его из винтовок и «маузера» сквозь запертую решетку. Даже если бы удалось забрать у караульного ключ, они бы не дали отпереть решетку изнутри, оставаясь в недоступности, но имея возможность в упор изрешетить беглеца.
Решетка уже начала закрываться, но Богдан пнул ее ногой и тут же со звериным рыком бросился на командира конвойных. Ли одним ударом сразил караульного и прыгнул на помощь Богдану. Караульный закатил глаза и сполз по стене на ступени, ведущие в подвал.
Раньше чем заговорил пулемет, Богдан свернул командиру шею и, выхватив у него «маузер», дважды выстрелил в сторону огневой позиции. Один из мешков с песком плюнул пыльными фонтанчиками, и на землю потекли две песчаные струйки. Почти в тот же миг грохнула первая очередь, пустив пули веером над головами. Грохот был так силен, что в узком пространстве двора от него зазвенело в ушах.
Ли успел уложить двух конвойных, оставив Богдану третьего, но Богдан не стал с ним драться, а просто выхватил винтовку и оттолкнул энкавэдэшника под возобновившийся огонь пулемета. Пробитое пулями тело бойца рухнуло на землю, а китаец с Богданом скользнули в подвальный вход.