Вирус бессмертия

Янковский Дмитрий Валентинович

– Так вы у него под гипнозом выпытаете адрес?

– Это как получится, – вздохнул Варшавский. – Понимаешь, Варечка, гипноз – это не волшебная дудочка, начисто подавляющая волю. Ограничений масса. Так, к примеру, несмотря на расхожие домыслы, нельзя заставить человека под гипнозом сделать какое-то действие, которого он бы ни за что не совершил в добром здравии и рассудке. Если хочешь подробнее, то гипноз просто отключает сознание, позволяя воздействовать прямо на подсознание. То есть мы как бы обходим разум, хитрость человека, но не можем обойти его внутренние качества. С инстинктами так вообще ничего поделать нельзя. Даже самый сильный гипнотизер не заставит человека прыгнуть с крыши. Это все байки. Другое дело, что бесхитростное подсознание

можно иногда обмануть. В примере с той же крышей можно, к примеру, внушить человеку, что он собирается прыгать не с крыши, а с табуретки. Но для этого гипнотизер должен умело чувствовать состояние человека, подвергнутого гипнозу. Это искусство. Заставить человека раздеться так же нелегко, ему придется внушить, к примеру, что он заходит в баню. Понимаешь?

– Да, – кивнула Варя. – Значит, и грубое должностное преступление человек вряд ли совершит?

– Это зависит от его отношения к должности, от степени внушаемости и многих других факторов.

– Как правило, все приходится решать на месте, – добавил китаец. – В зависимости от обстановки.

– А нескольким людям сразу внушать можно?

– Невероятно сложно, – покачал головой профессор. – Понимаешь, тут главная хитрость в том, что человек впадает в гипноз как бы по собственной воле. Для этого он должен накрепко зафиксировать на чем-нибудь свое внимание. Поскольку вниманием занимается как раз сознание, то ни на что другое сознания уже не хватает. Оно как бы засыпает, позволяя отдавать приказы в подсознание. Если сумеешь привлечь внимание аудитории, то сможешь более или менее эффективно ей внушать. Отсюда вывод, что Дроздов под гипнозом вовсе не обязательно выложит нам адрес квартиры, где держат Павку. То есть он мог бы выложить, если внушить ему, что он разговаривает с человеком, которому положено знать этот адрес, но он его еще не знает. Однако я не уверен, есть ли такой человек, а если есть, то как его зовут. В этом вся сложность.

– Но ведь и ночью вы не знали, кто его начальник!

– Но я знал, что начальник у него есть. Тут важна гибкость подхода. Безусловно хорошо лишь то, что подвергшийся гипнозу ничего не помнит о внушении. Так что риск для нас небольшой, а вот кое-что узнать мы можем.

Профессор отставил стакан, поднялся из кресла и шагнул к висящему на стене телефону.

– Барышня! – сказал он в трубку. – Будьте любезны семь шесть двенадцать. Алло! Это товарищ Гордеев? А могу я с ним переговорить? Нет, спасибо. Передайте ему, что звонил профессор Варшавский. У меня есть важная информация для товарища Дроздова, Максима Георгиевича, но я не знаю, как с ним связаться. Нет, по телефону я не могу сказать. Мне с ним лично надо переговорить. Мой телефон? Да, запишите. Будьте любезны.

Он продиктовал телефон и повесил трубку.

– Подождем, – улыбнулся он, усаживаясь в кресло. – Кстати, Ли, тебе не мешало бы подготовиться к непредвиденному развитию ситуации.

– Я уже думаю, где зимой в Москве взять хризантемы.

– Хризантемы? – удивилась Варя.

– Это мне надо на всякий случай, – смутился Ли. – Ситуации бывают разными. Но здесь зимой снег и нет хризантем.

– Почему же, есть! – воскликнула Варя. – Хризантемы продают на Арбате, их и зимой выращивают в теплицах. Они, конечно, очень дорогие, но… есть люди, которые могут себе это позволить. А кому вы их собираетесь дарить? Товарищу Дроздову?

Китаец с профессором рассмеялись.

– Нет, – покачал головой Ли. – Надеюсь, что Дроздову их дарить не придется.

– Кому же тогда?

– Тому, кто обратит на меня слишком много внимания. Ладно, надо мне сходить на Арбат.

– Подведет тебя когда-нибудь твоя коса, – вздохнул профессор. – Наткнешься на знающего…

– Знающий и так все поймет, – лицо китайца сделалось серьезным. – Разве я подводил вас когда-нибудь, профессор? Ай-яй-яй!

Китаец сказал это достаточно почтительно, но Варе показалось, что в глубине его глаз загорелись искорки насмешки. И Варя подумала, что, вероятно,

Ли хитрее, чем кажется, и старательно изображает перед профессором то, что тот хочет увидеть.

Китаец вышел из гостиной, а через несколько минут вернулся в таком виде, что Варя невольно прыснула. На нем был казахский национальный халат и шапка, отороченная белым мехом.

– Моя пошла за цветами, да? – Ли смешно засеменил ножками. – Похож я теперь на китайца?

– Сойдет, – улыбнулся Варшавский. – Больше всего ты похож на делегата съезда кочевых народов. Только недолго ходи, а то я без тебя не очень-то хочу встречать Дроздова.

– Моя скоро будет! Не беспокойся, хозяина!

Китаец запахнул халат и скрылся в прихожей. Хлопнула дверь.

– Так, Варя, – сказал профессор, допивая чай. – Теперь подумаем, как обезопасить тебя.

– От чего?

– От меня и от Ли. Как говорят на Востоке, иногда и обезьяна падает с дерева. Если мы в чем-то ошибемся, ты не должна пострадать.

– Вы так говорите, – удивилась Варя, – словно самому вам все равно, что с вами будет.

– Конечно, не все равно. Но я прожил долгую, на мой взгляд, очень интересную жизнь, а у тебя еще все впереди. У меня есть свои недостатки, как и у других людей, но я никогда не был трусом. Я никогда не был кабинетным профессором, я прививал оспу в горных кишлаках, мне приходилось отстреливаться от басмачей, попадать в плен и даже бежать из ямы, в каких на Востоке держат заключенных. Я горжусь, что мне и Ли удалось спасти многие человеческие жизни. То были трудные времена, но мне бывает грустно, что они ушли. И поскольку судьба дала мне шанс спасти от смерти еще одного человека, я этим шансом воспользуюсь.

– Но… – испуганно шепнула Варя. – Это же преступление против…

– Против чего? – поднял брови Варшавский. – Против власти, которая выдала мне картонный диплом? Или что ты хотела сказать? Против Комиссариата внутренних дел?

– Вы прекрасно знаете, как я отношусь к этой власти, – негромко ответила девушка, опуская взгляд. – Но это ведь система. Разве один человек или даже несколько способны противостоять этим чудовищным жерновам?

– Ох, дети-дети! Сильно же вас запугали, – вздохнул профессор. – Эта система имеет власть лишь над теми, кто добровольно ей подчиняется. Как, впрочем, и любая система.

– Да она кого хочешь заставит подчиниться!

– Ну, в этом ты, Варечка, не права. Вот ты ходишь на фабрику, да? На комсомольские собрания ходишь? А можешь не ходить?

– Да как же не ходить? Все ходят!

– Не все. Есть огромное число людей, о которых ты знаешь, что они не ходят на фабрику, но твоему сознанию гораздо удобнее и проще вытолкнуть этот факт из повседневной реальности, чем проанализировать его.

– Какие же это люди?

– Поэты, художники, писатели.

– Ну, вы скажете тоже! – отмахнулась Варя. – Как же можно сравнивать? У них своя работа, у меня своя. И художники, и поэты тоже подчиняются системе. Они тоже ходят на комсомольские собрания, на худсоветы, а многие и на нашей фабрике работают. Например, Зульфия Ибрагимовна. Она художник, а на фабрику ходит. И на комсомольские собрания, кстати, тоже! Но вы правы, есть художники, которые ходят только к себе в мастерскую и работают там. Просыпаются, когда им хочется, а с них спрашивают только картины.

– Я специально с этого начал, чтобы тебя не шокировать, – улыбнулся профессор. – Конечно, они ходят на худсоветы и комсомольские собрания. А как же? Ведь они только чуть-чуть отошли от системы. Они с ней договорились. Но в Москве огромное число людей, живущих вне системы, точнее, в рамках совершенно другой системы. Воры, бандиты, проститутки.

– Что вы такое говорите! – покраснела девушка. – Это же сброд! Отребье!

– Вот тут-то мы и подошли к самому главному. Как специалист по психологии могу тебя заверить, что воры отребьем считают пролетариев. С их точки зрения, ужасно глупо ходить каждый день на фабрику, если можно за пять минут стянуть на вокзале кошелек у растяпы.