Вирус бессмертия
Шрифт:
Стаднюк снова вскочил с кровати и уселся за стол. Он придвинул к себе новый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и провел линию. На заводе ему часто приходилось иметь дело с чертежами, он легко читал их и мог без проблем начертить любую деталь, но надо было решить, что именно изображать. На данном этапе было совершенно неважно, насколько работоспособной будет конструкция. Важна сама идея. Какую машину они хотят? Какое устройство?
Павел опять задумался. Тут нужно понять, что они считают наиболее эффективным для совершения мировой революции. Оружие? Золото? Гипнотизирующая машина?
Он откинулся на спинку стула и попробовал представить себе, как должен выглядеть на листе бумаги, допустим, чертеж пушки. Ему стало смешно. Пушка – это слишком обычно. Слишком просто. Их делают на заводе, и для того, чтобы получить такой чертеж, Дроздов не стал бы затевать полет на стратостате и прочие фокусы.
И тут Павел вспомнил, что в книге Герберта Уэллса описывалась машина по производству теплового луча. Может быть, это им подойдет?
Стаднюк стал вспоминать устройство, описанное писателем-фантастом: «Там точно было зеркало. Это главное. И какой-то генератор тепла…»
Павел начертил прямоугольную банку и написал на ней: «Генератор тепла». Это было смешно. Точнее, глупо, поскольку вскоре при таких раскладах будет не до юмора. Вряд ли Дроздов не читал Герберта Уэллса. А если не читал, то понесет на проверку экспертам, которые сразу скажут ему, что кто-то над ним потешается, как над школьником.
Пашка продолжал в задумчивости водить пером по бумаге.
Нарисовав несколько шестеренок, он остановился. Конечно, это не то. Ничего путного насчет чертежа в голову не шло, поэтому мысли Стаднюка переключились на другую тему. Его опять озаботила вероятность того, что Дроздов может подглядывать за ним. И точно! Ведь в первый день от него не отходила Машенька, а теперь будто бы никого нет. Но не означает ли это, что кто-то постоянно наблюдает за ним в глазок?
«Если это Дроздов или доктор, то одно, а если это Машенька…» – Павел залился краской.
Его взволновало, что если подсматривала Машенька, то она могла догадаться, чем он вечером занимался руками под одеялом. Стало очень стыдно. Перо заскрежетало по бумаге, вычертив сначала лесенку, а потом спираль. Стаднюк присоединил к этому несколько стрелок, а потом обвел все кругом.
На самом деле он не видел и не понимал, что рисует, потому что мозг его решал жизненно важный вопрос – видела его Машенька или нет, и как себя вести дальше, если все-таки видела?
Вопрос был, а ответа не было. Да и рисунок Павлу не понравился. Он сам не понял, почему вдруг захотелось поправить начатое, но потянулся за новым листом. Прилежно разгладив лист, Стаднюк почесал лоб и заново начертил окружность, решив, что это обод шестерни. Однако вместо того, чтобы нарисовать вокруг детальки поменьше, он пометил ось и остановился.
«Если я собираюсь нарисовать главную шестерню в приводе Мироздания, то другие чертить незачем. От ее конструкции будет понятно все».
Следующая мысль возникла в голове сама собой, но испугала Павла до холода в позвоночнике.
«Она ведь очень сложно устроена, – подумал он, сжимая холодеющие пальцы в кулак. – Настолько сложно, что если у меня получится ее начертить, то я в самом деле узнаю, что движет звездами, как во сне, который привиделся мне в стратостате. Я узнаю, как устроен мир, и смогу изменить его по собственной воле в любую сторону, как Бог. Так вот что они хотят получить от меня! Истинное устройство мира! Конструкцию наиглавнейшей его шестерни!»
Павел вписал в окружность сначала один треугольник, затем другой.
И в этот момент в его памяти возникло яркое видение из сна – ажурная конструкция, висящая над фонтаном. Она сплющилась, превратившись в знакомую огненную паутинку.
«Ага! – догадался Стаднюк. – Огненная паутинка – это проекция ажурной сферы на плоскость. Был бы я скульптором, можно было бы вылепить из чего-нибудь саму сферу, а так хватит и проекции на бумаге».
После этого рисовать стало значительно легче. Но рисунок на бумаге хоть и был похож, все-таки неточно повторял увиденное во сне.
Тогда Павел начертил еще несколько треугольников, чтобы привести фигуру в соответствие с запомнившимся образом. Однако это все испортило. Стало еще более некрасиво, а вспомнить знак дальше Павел не мог.
«Видимо, должно пройти время, чтобы все уложилось в уме», – решил он.
И хотя рисунок не был точным, ему захотелось скрыть от Дроздова «главную шестерню мира».
«Нельзя им ее отдавать, – стиснув зубы, решил Стаднюк. – Иначе они и эту деталь используют лишь затем, чтобы дергать людей за ниточки».
Он задумался о том, куда спрятать чертеж. В комнате, где почти не было мебели, это оказалось непростым делом.
За дверью послышались шаги, и Павел вздрогнул, словно его застали за стыдным занятием, воспоминание о котором заставило его так разволноваться. Он вскочил и спешно сунул листок под подушку, где уже лежал патрон.
Лязгнул ключ в замке, дверь отворилась, и в комнату вошла Марья Степановна, держа перед собой поднос с завтраком и прижимая под мышкой объемистый сверток. Павел вспомнил свой недавний стыд и хотел смутиться, но неожиданно для себя подумал, что попусту он думает о такой ерунде, как рукоблудие. В конце концов в таких обстоятельствах необязательно быть таким щепетильным.
Марья Степановна поставила поднос с едой на стол и распаковала сверток на кровати.
– Это вам одежда, – объяснила она. – Нехорошо целыми днями ходить в пижаме. Товарищ Дроздов приказал переодеться. Пижаму я в обед заберу, отдам прачке. А вечером принесу вам новую. Здесь брюки, рубашка и свитер. Одевайтесь, кушайте.
– Спасибо, Марья Степановна, – сказал Павел. Она вдруг показалась ему необыкновенной. Умной. Терпеливой. Заботливой.
«Надо же, какая она красивая, – подумал Стаднюк. – И не подумаешь, что работает в НКВД. Хотя строгая, конечно. Это выдает».