Вирус подлости
Шрифт:
Андрей Евгеньевич повернул в профиль голову к сидящему сзади Постышеву и спросил:
– Вадик! А я за всем этим запамятовал у тебя поинтересоваться – а где ты работаешь? На что вы живете?
Постышев помолчал немного, раздумывая, стоит ли сообщать что-нибудь о себе этому человеку, но всё же ответил:
– Я работаю на Deutsche Welle…на радио…
Саранский испуганно притормозил, тут же услышав за багажником машины недовольные короткие гудки – резкие приемы в узких уличных проездах здесь были не приняты. Он осторожно, взяв себя в руки, втиснулся в щель между двумя припаркованными около тротуара автомобилями
Андрей Евгеньевич повернулся к Постышеву:
– Послушай, Вадик! А почему мы не слышали тебя ни разу по этому чертовому «Велле»!
– Я всего лишь редактор. Только готовлю передачи…, но в эфире не работаю…, голос у меня того…слабоват. Но я ни разу против России, ничего! Не позволяю себе!
Саранский почесал затылок, отвернулся от Постышева и сказал, не адресуя это никому:
– Езжу, понимаешь почти каждый день мимо…этого… Парит, чадит, …исчадье ада!
– Кто чадит?! – возмутился Постышев.
– Радиостанция ваша, вот кто! А еще говорят, ее хотят в Бонн перевести…, на Шумахер-штрассе уже и строительство начали.
Это было сказано таким раздраженным, недовольным тоном, каким сообщают о строительстве под окнами своего жилого района мусороперерабатывающего комбината.
Саранский включил левый поворотный сигнал и, не дожидаясь позволения едущих слева автомобилей, резко вывернул на проезжую часть. Сзади вновь возмущенно загудели и несколько раз нервно засветили дальними огнями фар.
– Да идите вы, фрицы недорезанные! – выкрикнул Андрей Евгеньевич и упрямым, почти орлиным взором уставился перед собой.
– Андрюша! – как и прежде, с возмущением, воскликнула Лариса Алексеевна.
– Что Андрюша! Что Андрюша! – не унимался взбешенный Саранский, – Вон сидит сзади…в ус себе не дует. Мы врага с тобой везем! «Немецкая волна», понимаешь! «Deutsche Welle»! Клеветники, мать их в глотку!
– Андрюша! – опять вскрикнула жена, – Что ты такое говоришь!
– Останови машину! – вдруг понизив голос, потребовал Постышев, – останови машину, гад!
Саранский испуганно, чувствуя, что «перегнул палку», притормозил и на этот раз, соблюдая все положенные в таком случае дорожные правила, съехал с проезжей части в уютный, неглубокий тупичок. Постышев сразу же открыл дверь и, пыхтя, оберегая ногу, вылез из автомобиля. Саранский живо выскочил вслед за ним.
– Ты чего, Вадик! – крикнул он и ухватил Постышева за рукав, – У тебя же нога…и того…, штанина болтается как собачьи…эти…
– Сам ты как
– Да я не то хотел сказать, Вадик! – суетился Саранский, все крепче сжимая Постышева за предплечье.
– А что, что ты хотел сказать! Что друг? – Вадим с силой рванул руку и услышал, как подмышкой затрещала ткань.
Андрей Евгеньевич в панике отскочил в сторону и замахал руками:
– Да остановись ты, чудак-человек! Я тебя к самому подъезду доставлю!
Вадим обернулся, потом осмотрелся вокруг себя и зло ухмыляясь, сказал:
– Уже доставил! Спасибочки!
Он пропустил автомобиль, медленно едущий по узкой улочке, и, сильно хромая, волоча за собой жалкую разорванную штанину, перешел на другую сторону. Саранский не стал его догонять, а лишь пристально вглядывался в удаляющуюся фигуру.
Постышев остановился около крыльца высокого серого строения, достал из кармана связку ключей, поколдовал над замком подъезда и исчез в нем, громко хлопнув массивной дверью. Андрей Евгеньевич прошел чуть вперед, остановился на противоположной от того дома стороне и медленно стал подниматься взглядом к верхним этажам. Окна горели почти везде, и он пытался угадать, за каким из них ждут Вадима его Таня и Вера. Ему показалось, что на третьем этаже, за высокой двустворчатой рамой, метнулась знакомая изящная фигура. Душа у него вновь сладостно вздрогнула, как это бывало раньше в Вене, когда он видел или даже просто чувствовал поблизости Таню. Он с опасением быть застигнутым врасплох женой обернулся на свою машину и разглядел за бликом лобового стекла ее напряженное лицо.
Одна из фар автомобиля по-прежнему не светила.
– Надо бы заменить ее побыстрее! – сказал сам себе в полголоса Саранский, еще раз скользнул взглядом по чужим окнам и, сгибаясь под тяжестью невысказанного и недоделанного побрел к своему автомобилю. Спроси его сейчас, о чем он думал, когда сказал о быстрой замене, он скорее всего бы смутился. Очень уж двусмысленно это выходило; двусмысленно и неожиданно.
Он не знал в этот момент, что кое-что ему еще всё-таки придется доделать и что история не закончилась этим вечером, как и не этим вечером она началась.
Ботинки Постышева
Вадим «прихромал» домой совершенно разбитый – и в прямом и в переносном смысле слова. Таня взволнованно, удивленная необыкновенной задержкой на службе, выглядывала его в окно. Но с их третьего этажа гордо выпяченного к небу каменного тела дома улочка почти не была видна – лишь крыши проезжающих в узком пространстве автомобилей, да и то лишь тех, что выше обычных легковых, да еще угол небольшого тупичка справа от парадного. То, что в сектор наблюдения попадет ее Вадим, Таня совершенно не надеялась, но беспокойство упрямо гнало ее к окну.
Появление Вадима она ощутила на необъяснимом чувственном уровне, не услышав ни его голоса, ни его шагов, и, конечно же, не увидев его. Просто она поняла в какое-то мгновение, что сейчас распахнется дверь и метнулась к ней от окна.
Вадим, тяжело вздыхая и подметая пол разорванной штаниной, ввалился в прихожую их съемной квартиры с гигантскими потолками и свалился в ротондовое креслице рядом с дверью.
– Боже мой! – вскрикнула Таня и строго округлила свои темные глаза, – Это что такое!