Вирус Зоны. Фактор человечности
Шрифт:
Гость вдруг замер, будто что-то услышал.
– Жаль, Наталья, но наш с вами разговор придется отложить до другого раза: возвращается ваш босс. Не скучайте тут – смотрите и слушайте. Кстати, скоро эти ваши сохранившиеся органы чувств перестанут быть столь заметны. Надо будет очень приглядываться, чтобы их увидеть. Но на их эффективности это отразиться не должно.
Кактус вновь перекочевал на подоконник и был установлен глазами в сторону стола. Они были прикрыты зелеными веками так, что оставались лишь узенькие щелочки.
Гость вольготно расположился в директорском кресле и спокойно смотрел
– К-как… з-зачем… вы… – Заикание у него всегда проступало как признак сильнейшего волнения.
– Очень красноречиво, господин Мокрушин, – спокойно произнес гость. – Однако вижу, что вы меня узнали, и это радует.
– А г-где… все? – едва слышно пролепетал директор.
– Полагаю, где-то гуляют, слегка напуганные. Для нашего с вами разговора лишние свидетели ни к чему.
– А… Н-наталья? Она ост-тавалась в офисе… Вы… ч-что-то с ней…
– Беспокоитесь о ней? Ай-ай-ай, господин Мокрушин! Спать со своей подчиненной – это так пошло!
– В-вы ее…
– О нет! Ничего такого. Можно сказать, что она… гм… решила стать поближе к природе. А теперь, если вы не возражаете, я хотел бы перейти к делу.
Глава 3. Козырева
Москва
Вещей у Ларисы было немного, так что сборы получились недолгими. Переезжать в доставшуюся от тетки однушку в Южном Чертаново не очень-то хотелось: помимо всего прочего дорога до работы станет в разы длиннее. Но лучше уж так, чем как сейчас. Антон в последнее время стал совершенно невыносим. Привычка нудить и стонать по всякому поводу или даже без раздражала невероятно. Пессимизм как жизненная философия и критиканство как стиль общения. По его мнению, Лариса все делала не так, а редкие исключения Бояринов приписывал своему облагораживающему влиянию.
Поэтому одиночество Ларису не пугало совершенно. Скорее, напротив – казалось желанным. После разговоров вроде того, что состоялся сегодня, поневоле захочешь одинокого вечера с книжкой или у телевизора – лишь бы не слышать занудных нотаций.
Все эти мысли крутились в голове Ларисы, пока она упихивала свои немногочисленные пожитки в спортивную сумку, и уже потом, когда ехала в метро к своему новому-старому месту жительства. Но крутилось там и еще что-то. Еще более неприятное. А именно – странное сомнение, что слишком легко прошла в эфир ее программа, по большому счету, и впрямь отдающая крамолой и бросающая серьезные обвинения в адрес организации, с которой мало кто в стране рискует связываться. В тот момент, когда директор дал санкцию на эфир, Козырева была на седьмом небе от счастья и не подумала об этом. А стоило бы. С чего вдруг Мокрушин таким смелым сделался? Прикрывает его кто, что ли? Какая-то мощная фигура, позволяющая не бояться даже АПБР? Но кто бы это мог быть? Список возможных кандидатур был весьма коротким, но каждое имя в нем вызывало у Ларисы легкую вибрацию в животе и волну озноба по спине.
Если кто-то из этих и впрямь начал войну против АПБР, а в качестве пушечного мяса использует телекомпанию «Москва медиа+», дело действительно скоро может запахнуть керосином. В разборках таких тяжеловесов простые смертные порой гибнут пачками. А если и не гибнут, то жизни их летят под откос. Стоила ли ее программа такого риска? Скорее, все-таки да, чем нет. Подумать только – она, Лариса Козырева, молодая журналистка заштатной телекомпании, впервые ведет крупное и очень громкое дело федерального значения! Шанс, которого сотни тысяч ее коллег по всей стране ждут долгие годы и не могут дождаться.
И все же… Когда Лариса шла от метро «Улица Академика Янгеля» до своей квартиры (четыре квартала примерно), эта дорога показалась ей длиннее, чем есть, как минимум вдвое. Не раз и не два по пути она украдкой оглядывалась, чтобы проверить, не следят ли за ней, хотя и понимала, что это глупо. В АПБР работают профи, и не ей, простой журналистке, еще и не очень опытной к тому же, засечь их слежку. Так что оглядывайся, не оглядывайся – когда решат взять, возьмут без проблем, и ты до последнего момента ничего не почувствуешь.
С другой стороны, вряд ли они станут убивать ее сейчас, сразу после передачи: поздно уже, да и на них же все пальцем и покажут. Вдобавок у таких организаций есть гораздо более эффективные и менее чреватые общественной шумихой методы воздействия: шантаж, угрозы, судебные иски, способные разорить куда более крупные и мощные телекомпании, чем «Москва медиа+». И все это в основном будет направлено на Мокрушина и на владельца телекомпании, а не на нее…
Только все эти успокаивающие мысли работали плохо, и когда за Ларисой закрылась наконец дверь ее квартиры, она с облегчением вздохнула. В глубине души она понимала, что все это чистое самовнушение. Эффект плацебо. Противники у нее такие, которым дверь ее квартиры – тьфу, пустое место! Захотят, так где хочешь достанут…
Смятение и паника накатили внезапно, волной. Лариса вдруг поняла, что не помнит, как и в какой момент решила ввязаться в эту авантюру – крестовый поход против спецслужб, чиновников властных структур, Измененных… С чего вдруг? Ей что, больше всех надо?! Она что, самая честная, принципиальная журналистка в стране? Правдоискательница? Откуда она вообще взяла изначальную информацию? Тот импульс, что подтолкнул ее на тропу войны? Кто поставлял ей сведения потом? С каждым новым знаком вопроса паника все нарастала. Во всем этом было что-то неправильное и жуткое. И пугало оно даже больше, чем возможные контрмеры АПБР – структуры, способной раздавить зарвавшуюся репортершу одним пальцем.
И вдруг все кончилось. Волнение улеглось столь же внезапно, как и поднялось. С чего она вообще распсиховалась? Все имейлы с информацией, имена «вольных сталкеров», с которыми ей удалось поговорить, сообщения от анонимных источников в АПБР и ФСБ – все это на запароленной флэшке, которая лежит в банковской ячейке, арендованной на чужое имя. Если надо, можно пойти и проверить. Но ей не надо. Она и так все помнит. Не надо лишний раз рисковать. Основания у нее были, и чертовски веские. Получив информацию такой убойной силы, ни одна уважающая себя журналистка отступить просто не может. Вот оно все, на поверхности! Как вообще можно было об этом забыть хотя бы на минуту?!