Вишенка на торте

Арру-Виньо Жан-Филипп

Особенно невыносимо стало, когда он начал петь. У него и без пения-то голос ломался и все время скакал с одной высоты на другую, а тут…

— Лавью, ду-би-ду-у! (Тыдынц! Тыдыщ!) Лавью биду-ду, ду ю лавми! (Тыдынц! Тыдыщ!)

Я с головой забрался под подушку, чтобы не слышать продолжения песни.

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросил Жан А. после заключительного триумфального тыдынца.

— Честно? — спросил я. —

По-моему, папа был прав — лучше бы ты занялся флейтой.

— В конце года я дам в школе концерт, — не обращая внимания на мои слова, сказал Жан А. и спрыгнул ко мне на нижний ярус. При мысли о грядущем концерте он прямо-таки дрожал. — Исполню собственные вещи, а на заднем плане будут прыгать девчонки на подпевках.

Он зажег лампу на письменном столе и сидел там, дрожа как безумный, с босыми ногами, которые выглядывали из слишком коротких пижамных штанин.

— «Джон Эй энд зе Тостерс»! Представляешь?! На выручку от концерта я куплю себе аккумулятор и отправлюсь в мировое турне по всей Франции!

— А кого это ты «лавью ду ю лав ми»? — поинтересовался я.

Жан А. запнулся и растерянно посмотрел на меня.

— В с-с-смысле? Ты о чем? — стал спрашивать он, как будто сам не понимал, о чем я.

— Ну, девчонка в песне, — ответил я. — Ты думаешь, я совсем ни бум-бум в английском, да? Думаешь, ты один тут Джон Эй, а остальные — чурбаны? Небось, посвящаешь любовные песенки Изабели, своей школьной подружке?

Жан А. за секунду стал пунцового цвета.

— Ты что, заболел? — накинулся он на меня. — Во-первых, она мне никакая не подружка, а во-вторых, она пересела за другую парту.

— Значит, теперь у тебя новая соседка?

— Да. Ее зовут Мари-Пьер. Я хочу напомнить тебе, что я единственный мальчик в классе латыни.

Если говорить об именах, то мне больше нравилась Изабель, ну да ладно, Мари-Пьер тоже неплохо.

— И как она?

Жан А. ненадолго задумался.

— С виду? Да я вообще-то почти на нее не смотрел. Помнишь Фалбалу из «Астерикса и Обеликса»? Ну так вот, она примерно такая же страшная.

— Ого! Тогда это просто кошмар, бедная…

— И не говори, жуть. А впрочем, какая разница? В моей жизни все равно есть место только музыке. Не до девчонок мне, так-то, старик.

Но вот насчет пользы для иностранного языка Жан А. не соврал. Благодаря долгим часам бренчания на гитаре у него стало немного лучше в школе с английским.

— Дорогая, все-таки, что ни говори, идея отправить его в лингвистическую поездку в Англию была не такой уж и плохой, — ликовал папа, изучая пришедший по почте табель успеваемости Жана А.

— А вот чтобы подтянуть его латынь, семью коренных жителей, боюсь, отыскать будет не так просто, дорогой, — вздохнула мама, просмотрев табель до конца.

Почему-то именно с этим предметом у Жана А. положение резко ухудшилось. «Больше интересуется товарищами по классу, чем латынью», — говорилось в примечании к оценкам.

Жан А.

побледнел. Еще бы! Ведь за все годы учебы у него никогда еще не было такой плохой отметки.

— Это все из-за девчонок, — бросился он объяснять. — Они все время болтают — невозможно сосредоточиться!

— Что правда, то правда, — сочувственно вздохнул папа. — Представительницы женского пола часто бывают просто невыносимо…

— Что-что? — перебила его мама.

— Э-э… Я хотел сказать, дорогая, что это, конечно, не оправдание, — поправил себя папа. — У меня и в самом деле сложилось впечатление, что Жан А. куда больше времени уделяет своей новой карьере стиляги-гитариста, чем латинским склонениям.

Впрочем, папа не стал сердиться на сына — вместо этого у него появилась новая гениальная мысль: Жану А. следует переименовать свою группу в «Янус А. кум тостериус», петь все песни только на латыни — как во время службы в церкви, и тогда оценки по латинскому у него скоро снова станут отличными. А еще, чтобы устроить Жану А. уж совсем веселую жизнь, папа придумал отныне каждый вечер после работы проверять у него уроки.

— Я тебе что, малявка какая-нибудь? — запротестовал Жан А. — Я уже вышел из того возраста, когда родители заставляют пересказывать вслух все, что выучил!

Но папа оставался тверд как скала.

— Если ты не малявка, то давай так: либо ты как можно скорее исправляешь отметки, либо я отнимаю у тебя эту твою сковородку… то есть, я хотел сказать, эту твою гитару! Договорились?

Жан А. вышел из гостиной злой как собака, приговаривая себе под нос, что в этой семье его никто не понимает. Через несколько секунд из нашей с ним комнаты донеслись душераздирающие тыдынцы и тыдыщи.

— Переходный возраст, — вздохнула мама. — Это пройдет…

— А у меня он тозе будет, этот пееходный возъяст? — заволновался Жан Д.

— Конечно, — ответил папа, тоже вздохнув. — Рано или поздно это случается со всеми людьми.

— Что же, он и у тебя тоже был? — спросил Жан В. у папы.

Тот изумленно выпучил глаза.

— У меня? — переспросил папа.

— У тебя сто, тозе были длинные волосы и оланзевые станы, как у Зана А.?

Папа три раза пыхнул трубкой и задумчиво проговорил:

— Понимаешь ли… Тогда были совсем другие времена…

— Ваш папа хочет сказать, что он, конечно, тоже был когда-то юным, — выручила его мама. — Правда ведь, дорогой, ты был юным?

Было очень трудно представить себе папу в возрасте Жана А. — с длинной челкой, падающей на очки, и с такой шаркающей походкой, как будто он повсюду таскает с собой кандалы, как у каторжника.

— В твое время на уроках латинского тоже были девчонки? — спросил у папы Жан В.

— Это совсем другое дело, — сказал папа, откашлявшись. — Если собираешься стать врачом, латынь — очень важный предмет. Поэтому я никогда не позволял себе отвлекаться на… ну… на товарищей по учебе.