Вишенка. 1 том
Шрифт:
Войдя в гостиницу, он бросил на стол целый сверток визитных карточек и, обращаясь к хозяину, прокричал:
— Вот, братец, тебе мое имя и фамилия. Я Фромон, проезжий приказчик продавца самых лучших вин, принявший эту должность больше из удовольствия, чем из необходимости. Да ты должен же меня знать, в прошлом году я здесь останавливался. Вели теперь подать завтрак, живее! Все, что есть лучшего, в особенности вино, я знаток, понимаешь.
— Вы здесь остановитесь, сударь?
— Конечно, я проживу в вашем городе три дня, если не очень соскучусь.
— Не соскучитесь, сударь, к нам приехала труппа актеров и сегодня вечером дают представленье.
— Тем лучше, я люблю театр. Откуда эти актеры?
— Кажется, из Парижа, сударь. Это первоклассные таланты столицы, взявшие отпуск.
— Вероятно, отставку. Все-таки посмотрим, лишь бы были хорошенькие актрисы.
— Актрисы все хорошенькие, сударь, исключая двух, но это, верно, матери или тетки.
— Стало быть, там две старухи, а сколько молодых?
— Четыре, сударь.
— Гм… есть из чего выбрать, а где они все остановились?
— Здесь же, сударь, в моей гостинице.
— О, это прекрасно.
И приказчик устремился к зеркалу, чтобы поправить волосы, воротник, галстук, подтянуть помочи и осмотреть панталоны, хорошо ли они обрисовывают его ноги. Довольный собой, он, вынимая сигару, приказал хозяину:
— Подайте огня.
— Вот, сударь.
— Я здесь обедаю, поставьте мне прибор, чтоб было два граненых стакана для мадеры, бордо и для шампанского бокал… Теперь я иду по делам, снесите мой чемодан в одну из лучших комнат, и чтобы все было через час готово. Позволяю вам трубить по всему городу о той чести, которую я оказал вам, остановившись в вашей гостинице.
— Слушаюсь, сударь.
Хозяин поспешил накрыть ему на стол в общем зале, однако вместо двух поставил пять стаканов, думая про себя, что лишнее не помешают.
Актеры между тем компанией отправились гулять по городу, заходя в лучшие кафе, громко рассуждая о прелести предстоящего спектакля и о том успехе, которым пользовались эти представления в величайших городах Франции. Подобные разговоры всегда привлекают внимание ротозеев и вообще публику, посещающую кафе-рестораны. Сразу начались толки о том, что приехали великие артисты, которые едва ли дадут более одного представления, потому надо пользоваться случаем и поспешить в театр. Это называется: пустить пыль в глаза, составить себе огласку, но такая дипломатия везде в ходу, в мире политическом, коммерческом, финансовом, литературном. Прочтите последний лист газеты, где печатаются объявления, прочтите любую афишку, наклеенную на углах самой отдаленной улицы, и скажите, где только не пускают мыльных пузырей?
Спрашивается: отчего же и странствующим актерам не воспользоваться этим средством?
Госпожа Гратанбуль осталась в гостинице одна, с тем чтоб перечесть пьесы, которые придется подсказывать вечером: она отправилась к трактирщику попросить у него щепотку табаку, но, проходя через столовую, остановилась, пораженная великолепием прибора и количеством стаканов.
— Ишь какой славный прибор! Для кого это?
— Для проезжего, который здесь остановился. Он, уходя, заказал обед и сейчас вернется.
— Мне нечего вас спрашивать, комильфотный ли этот господин, сейчас видно уже по тому, что, если у него стоять пять стаканов вокруг тарелки, тот не может же быть шалопай какой-нибудь. Это верные признаки порядочности. У него должна быть и карета?
— Да, он приехал в дилижансе, но занимал купе.
— Я так и знала, а как приятно ездить в купе… и я ездила, и какие милые воспоминания у меня после этого оставались… Что, проезжий этот молод?
— Да, еще молодой человек и собой красавец.
— Я была в этом уверена, судя по прибору, он, верно, красивый малый, у кого стоит пять хрустальных стаканов за прибором, тот, наверное, красавец.
— И щеголь какой, у него пенсне.
— Каково! У него, верно, много и еще кое-чего найдется, может быть это какой-либо иностранный князь, путешествующий инкогнито?
— Нет, это коммивояжер.
— Чем же он торгует, бриллиантами?
— Нет, вином.
— Ну, это все равно, по-моему, даже последнее лучше первых, по крайней мере для меня. Я пойду наверх и надену полегче платье, а то мне в этом душно, мой парик меня нестерпимо греет. Ах! Славный прибор. Знаешь ли, дружок, во времена Клопотенского я всегда обедала так, но к несчастью, дочь моя не умеет ничего надолго удержать за собой!
Через несколько минут Фромон вернулся и сел на стол; излишек стаканов его не удивил, он только высказал сожаление, что не застал в зале актрис. Между тем в зал снова спустилась мать Альбертины, на ней пунцовый пеньюар со шлейфом, на голове огромный завитой в локоны парик, под мышкой сверток театральных брошюр, одним словом, она напоминала судью, который несет во дворец для подписи смертные приговоры.
Изумленный, Фромон обратился к прислуживающему ему мальчику:
— Кто это такой, полицейский комиссар?
— Нет, сударь, — актриса.
— Это актриса, что ты врешь, любезный!
— То есть она мать одной из актрис.
— Тогда другое дело.
Приказчик поклонился госпоже Гратанбуль, она присела перед ним, как в менуэте. Появившиеся Элодия, Зинзинета, Альбертина и Вишенка поспешили в свои комнаты, успев все-таки ответить любезным поклоном.
— Господи боже мой! Что вы так спешите? — обратилась к ним госпожа Гратанбуль.
— Как не спешить, ничего не готово к спектаклю. И мы в городе этом не нашли чего нам нужно…
— Наши костюмы не будут готовы, если ты нам не поможешь.
— Я сейчас буду в вашем распоряжении.
— С ними всегда та же история, — пояснила Гратанбуль Фромону, — я их знаю хорошо, всегда слышится одно и то же… мой костюм не готов! У меня нет того или другого… я не хочу играть… а вечером как ни в чем не бывало все идет отлично…
Коммивояжер обратил особое внимание на Вишенку, которая проходила по залу с Альбертиной, выказывавшей большую дружбу молодой дебютантке, чтоб возбудить зависть Элодии и Зинзинеты.