Вишенка. 2 том
Шрифт:
Оставшись одна, тетка Леона сказала себе: «Этот господин Шалюпо знает жену моего племянника… несомненно. Я открою эту тайну… я узнаю прошлое Агаты».
ХХХХVII. СЛУЖИТЕЛЬНИЦА В ТЕАТРЕ
Через несколько дней после своего визита к госпоже де Фиервиль Леон и жена его отправились в театр. Это единственное развлечение, которое они пользовали себе, живя в Париже, потому что они не ездили ни на балы, ни на вечера, ни на концерты, но театр нравился Вишенке, может быть из-за воспоминаний, что она сама некогда играла на сцене.
Молодые супруги приехали в театр, где давали драму, привлекавшую толпу зрителей. Леон спросил себе ложу, и к нему явилась, чтобы проводить его туда, старая и чрезвычайно полная женщина с угреватым красным лицом; на ней было платье с цветными разводами, приподнятое на боках, как у пастушек на картинах Ватто; на голове ее был чепчик с измятыми цветами, прикрепленный к огромной черной фальшивой косе и фальшивыми же кудрям.
Вишенка вздрогнула, увидев эту женщину, в которой она тотчас же узнала мать Альбертины, госпожу Гратанбуль, потому что это действительно была она.
Служительница спросила у Леона:
— Что вам угодно?
— Есть ли у вас хорошая ложа?
— Всегда имеется для благородных особ, милостивый государь. Потому что, понимаете, сейчас можно видеть, с кем имеешь дело, в особенности я, которая родилась за кулисами.
— Я не спрашиваю вас, где вы родились, но есть ли у вас ложа?
— Есть, и прелестная, из которой решительно все видно… с маленькой скамьей и даже подушкой для вашей дамы… несколькими подушками, если вы их любите, сударыня, если… если…
Госпожа Гратанбуль не смогла окончить фразы, взглянув на Вишенку, она припомнила, что где-то видела эти черты, но где?..
Молодая женщина в эту минуту дернула за рукав мужа, говоря:
— Друг мой, я не хочу сидеть в ложе с этой стороны, пойдем дальше…
— Как хочешь, милый друг.
И юная чета удалилась, оставив госпожу Гратанбуль сначала ошеломленной, потом рассерженной: надо же, не взяли ту ложу, которую она предлагала!
— Как, они уходят, а я им предлагаю княжескую ложу. Что случилось?
— Вам не повезло, — сказала матери Альбертины другая служительница.
— Это ничего не значит. Но вообразите себе, госпожа Финар, меня поразило лицо этой дамы… Верно, я ее знаю… впрочем, я видела столько лиц… Позвольте, однако же!.. Я припоминаю! Неужели это та самая юная особа, которая, в первый раз выступая на сцене, играла, как моя туфля! Она, стало быть, успешно повела свои дела… потому что на ней настоящая турецкая шаль… я в этом толк знаю… у моей дочери их было семь, при князе Чемизакове.
— А у вас есть дочь, которая была так богата?
— Еще бы! Три года тому назад у нее был дворец, карета, жокей… и я уж и не знаю что. Она называлась госпожа де Сант-Тюберез, а я — де Гратанбуль… Я отбросила свое де, устроившись в театр, потому что нужно именоваться, смотря по положению, которое занимаешь в обществе.
— И ваша дочь промотала все это богатство?
— Альбертина! Да, она промотает все золотое рудники Калифорнии и тех, кто их разрабатывает.
— Где она теперь?
— В России! Она непременно хотела поехать в Санкт… как бишь!.. в Санкт-Петербург; она полагает, что эта страна рублей принесет ей счастье, что она привезет их во множестве в Париж. Но я думаю, что она не будет в состоянии и себя-то привезти. Впрочем, это не моя вина, я ее предупреждала… я, которая знаю все обычаи европейских дворов, я ей сказала: «В России, моя милая, когда иностранцы наделают долгов, они должны заплатить их, иначе они не могут выехать из страны; я нахожу, что это варварский обычай… татарский… но это у них закон, и надо с ним согласоваться. Что ты там сделаешь, ты, которая часто не можешь заплатить за пучок салата наличными? Ты совсем запутаешься в долгах. И когда тебе вздумается возвратиться во Францию, тебе скажут: „Нет, милый ангел… так нельзя… извольте расплатиться, иначе мы вас не выпустим“.» Я приводила ей в пример множество хорошеньких женщин, знакомых ей артисток, уехавших в Россию и очень желающих вернуться на родину, которые не могут этого сделать, все по случаю долгов. Ничто не помогло, она мне отвечала: «Я найду тысячу бояр, которые за меня заплатят». «Да, — говорю, — надейся на это». Но она все-таки уехала, и я уверена, что никогда оттуда не вернется.
— Вы не желали с ней поехать?
— Избави бог! Я не люблю холода. Если бы она ехала в Сирию, я бы не отказалась ее сопровождать, но в страну, где можно отморозить себе руки и ноги… покорно благодарю!
— Госпожа Гратанбуль, займитесь вашими ложами… спрашивают особу, которая их отворяет.
— Иду, иду, моя милая… Что прикажете, милостивый государь… вам билет… вам угодно взять первое место для вашей дамы?.. Его трудно достать… но посмотрим… для вас я постараюсь…
И мать Альбертины, усадив на места пришедших даму и господина, возвратилась к своим приятельницам, восклицая:
— Ах, боже мой! Откуда берется вся эта дрянь! И все занимают лучшие ложи, не умея даже вежливо обращаться.
— Вы потерпели фиаско, госпожа Гратанбуль?
— Полнейшее! Вообразите, я их поместила на первых местах… а дама не хотела взять скамеечку под ноги, господин отказался от афишки! Мне очень хотелось вывести их вон из ложи, сказав, что я ошиблась, что это ложа частного пристава. Надо признаться, мне с некоторого времени не везет.
Например, вчера один господин со мной поссорился из-за того, что я вошла в ложу первая и не оставалась там целый час, расставляя скамеечки. Видите ли, что выдумал! Мне очень хотелось ему сказать: «За это, сударь, деньги платят». Но это еще не все: приходят две дамы и господин… прекрасно одетые, с отдельными билетами на места в общей ложе. Ну, говорю себе: «Здесь можно поживиться». Я подала дамам по скамеечке под ноги, которые они очень любезно приняли. «Хорошо! — думаю я. — Мне перепадет на руку». Они больше ничего не потребовали, и я не показывалась туда до последнего антракта, во время которого, притворив ложу, я сказала, улыбаясь, господину: «Ваши скамеечки, милостивый государь.» Он посмотрел на меня с удивлением. Я повторила, кланяясь: «Я подала скамеечки под ноги этим дамам». — «А! Хорошо! Хорошо!» Я воображала, что он сейчас полезет в карман, не тут-то было… господин нагнулся, стал на четвереньки, вынул из-под ног своих дам скамеечки и с важностью подал мне их, говоря: «Вот они.» Я так и окаменела!