Вишенки в огне
Шрифт:
А действительность такова, что хоть волком вой от неё, от осознания этой действительности. Но отчаиваться, опускать руки, тем более, поднимать их к верху перед такой бедой – уж точно не стоит такая цель. Ясно одно: надо сражаться! Другого пути Кузьма не видит, не находит. Да другое и на ум-то не идёт! Они – солдаты! Он ещё и сам толком не знает, как оно всё будет, но то, что надо сражаться, биться не на жизнь, а на смерть – это ясно, как божий день. Наконец, есть воинский устав, есть присяга, которую они принимали, клялись своему народу, своей Родине защищать их, не жалея собственных сил и жизней. А вот теперь этот час настал. Наступило время не на словах,
– Вот что, товарищи солдаты, – голос Кузьмы соответствовал обстановке, внутреннему накалу, сжатому как пружина, душевному состоянию, был строг, твёрд, напорист. Уверенным в собственной правоте и уверенным в своих солдатах, в беспрекословном подчинении, исполнении его требований и приказов подчинёнными – именно таким, каким должен быть тон в голосе командира. – Я не знаю, как и при каких обстоятельствах попали в плен вот эти красноармейцы, – кивнул головой в сторону шоссе, по которому всё ещё шла колонна пленных. – И не могу судить или упрекать их. Я знаю твёрдо одно: на мою страну, на мою Родину напал враг. И мой долг, моя святая обязанность, дело моей жизни – бороться с этим врагом, уничтожать его везде, где только возможно, рвать на куски, но изгнать с родной земли. И мы будем драться!
Сам слегка побледневший, с подрагивающими крыльями носа от негодования, от ярости, от нахлынувших чувств голос младшего сержанта, младшего командира Красной армии чуть-чуть дрожал. Но в глазах, во взгляде, в выражении лица, в тоне, каким он говорил, было столько решимости, столько силы и уверенности, что подчинённые подобрались вдруг, приосанились, выправились, подравнялись, подтянулись, выстроившись перед командиром. Его уверенность тут же передалась и им. С застывшей на лицах решимостью внимали они слова командира, готовые идти за ним хоть в бой, хоть на смерть. Это уже была не несчастная группка людей, случайно попавшая в беду и не знавшая, как из неё выпутаться. А было маленькое воинское подразделение, где каждый знал свою роль и своё место не только в строю, но и в бою, как твёрдо знали они свои обязанности ещё совсем недавно, находясь в танке.
– Сейчас идём на восток, будем догонять любую воинскую часть. Пристанем к ней, встанем на котловое довольствие, довооружимся и – в бой! Только так и никак иначе! Вам ясно?
– Так точно! – прозвучало на опушке леса приглушено, но слаженно, чётко, твёрдо, уверенно, так, как и подобает быть в армии.
– В таком случае: нале-во! На восток шагом – марш!
Шли быстро, стараясь особо не шуметь, чутко вслушиваясь в лесную тишину. Впереди шёл Агафон.
– Командир, не обижайся, но леса в Белоруссии не особо-то отличаются от наших, сибирских. А это для меня – дом родной. Тут уж я поведу вас.
– Ты бы, лесная душа, поискал что-нибудь из съестного, – Андрей Суздальцев догнал Агафона, пристроился к его спорому шагу.
– Могу, – не останавливаясь, ответил Куцый. – Вон их сколько летает, ползает, бегает, скачет. Лови любое и приятного аппетита.
– Нет уж, спасибо. Особенно за тех, что скачет и ползает. Я лучше бы к дороге поближе да у тех, кто едут, взял бы, отобрал, заставил поделиться.
– Верно, командир, – поддержал Суздальцева Агафон. – Дело говорит Андрюха: есть-то хочется. Давай к дороге, может что-нибудь и добудем? У нас ведь даже котелка солдатского нет.
Можно было бы на полях хотя бы картошки да грибов в лесу вон сколько: ешь – не хочу. Ну не жарить же на костре грибы. Здоровый мужик от них только ослабнет.
Кузьма мгновение сомневался, но потом тоже согласился с товарищами. Практически, с позавчерашнего вечера, когда на переправу прибыли, ещё и маковой росинки во рту не было. Кое-что из продовольственного пайка оставалось в танке, да кто об этом подумал, когда покидали боевую машину? Ещё в мирное время бойцы не раз шутили: «Солдат без еды – это не боец, не солдат, а голодный хищник. А голодный хищник – он страшен и опасен». Да и сам Кузьма уже изрядно проголодался, только никому не говорил.
Сколько ещё идти вот так, в одиночку? Кто его знает, а он командир, обязан думать и о питании подчинённых.
– Давайте ближе к дороге, там могут быть населённые пункты или ещё что.
И правда. На краю леса стояла небольшая, хаток около двадцати, деревенька, хуторок. Несколько домом, что ближе к центру, горели, остальные пригнулись соломенными крышами, прикрылись садами, застыли в тревожном ожидании.
У второго от леса дома высился колодезный журавель, методично снующий вниз-вверх.
Накатанная колеями дорога уходила из деревни в лес. Видны были тенты крытых немецких грузовиков, доносились голоса людей, стрекот мотоциклов, ржание лошадей.
Солнце уже село за лесом и сама деревня, подступы к ней укрывались тенью, переходящей в вечерние сумерки.
– Командир, я – в разведку. Можно? – Агафон не отрывал глаз от деревни, жадно втягивая в себя вечерний воздух. – Только мне нужен помощник, так будет надёжней.
Из – за хаты выкатилась бронемашина, за ней – вторая, отъехали метров на десять-пятнадцать, встали рядом в направление леса, двигатели заглушили. Водители вышли, вернулись обратно в деревню. Тотчас на смену им пришёл солдат, вооружённый винтовкой, стал бродить перед бронемашинами, время от времени бросая взгляд в сторону леса.
– Часовой, – прошептал Агафон, прижавшись к сосне. – А мы зайдём со стороны поля через сады, и подойдём к ним из деревни, оттуда нас не ожидают.
– Пойдёте вместе с Андреем. Мы с Кирюшей будем ждать вас на дороге в лес сразу на въезде.
Суздальцев с Куцым отползли в лес, винтовки отдали товарищам, взяли с собой штыки, по одной гранате и пистолеты. Попрощались.
– Ждите! – и растворились в темноте леса.
Сначала ползли по картофельным бороздам среди ботвы, затаились за огромной грушей, что свесила старые ветки почти до земли сразу за хлевом. Посреди двора стоял самодельный, из досок, накрытый стол. Вокруг на чурочках и ящиках сидели немцы, ужинали. По бокам на столбиках висели две автомобильные фары, освещали двор и стол. То и дело ужин прерывался здоровым мужским хохотом. В углу двора на перекладине лестницы висела задушенная собака.
– Сначала снимем часового на выходе, понял? – зашептал на ухо Агафон.
Переползли через межу соседнего огорода, сместились ближе к бронемашинам, что на выезде из деревни. И вовремя. Видно было, как менялись часовые. Старый часовой опрометью кинулся в деревню, наверное, спешил на ужин, а вслед ему ещё долго смеялся сменщик.
Вот часовой справил нужду на колесо машины, облокотился к борту, достал сигареты, зажигалку, стал прикуривать, уткнув лицо в ладони.
Агафон в это мгновение метнулся от плетня, вогнал в грудь часовому штык и тут же, не дав упасть, оттащил немца в сторону огорода, где только что лежали они с Андреем.