Вишенки в огне
Шрифт:
В помощь расчёту Куцего пришёл расчёт «максима» и уже два пулемёта еле сдерживали атаку фашистов.
А подразделение заканчивало форсирование реки и только каски красноармейцев мелькали по подлеску на той стороне Березины.
Сначала замолчал «максим»: уткнувшись лицом в бруствер, застыл второй номер; следом осунулся на дно окопа и сам пулемётчик, бывший механик-водитель самоходного орудия в составе 20-го механизированного корпуса старшина Клюев.
– Уходи, командир, – Агафон длинными очередями не давал противнику вплотную подойти к переправе, хотя немцы уже обошли огневую точку с флангов и неумолимо приближались вдоль берега с двух сторон.
– Уходим вместе! – успел дать команду Кузьма, выскочил из
– Твою мать! – Куцый видел, как ранило Кольцова. – Андрюха-а, прикрой! – и в следующее мгновение бросился вслед командиру.
Тело Кузьмы успел выхватить из воды, когда оно погружалось на дно. Взвалил на себя и уже с ним ступил в реку, пошёл, побрёл к спасительному в камышах берегу на той стороне. На глубине приноровился плыть, стараясь держать голову товарища над водой.
Андрей Суздальцев выскочил из окопа вслед за товарищами, из рук отправлял очередь за очередью во врага, что наседал уже не только по фронту, но и с обоих флангов, отступал к речному берегу. Оставалось совсем немножко, чуть-чуть до спасительного обрывистого берега Березины.
Сначала ударило по ногам, пришлось стать на колени, однако огня не прекращал. Потом от сильного толчка в живот, а затем и в грудь упал над обрывом, но оружие так и не выронил.
– Не-е-ет! Не дождётесь, сволочи, – шептал угасающим голосом.
– У нас не принято подни… мать ру… ки… еда… ва…
Указательный палец так и застыл намертво на спусковом крючке, пока затвор не клацнул, издав глухой холостой металлический щелчок, а сам пулемётчик не упал лицом в землю, в густую траву, свесив безжизненную левую руку над обрывом очередной водной преграды, которая стала для него непреодолимой, последней…
Агафон стоял в камышах за корягой по горло в воде, поддерживая безвольное тело командира. Сильно саднило плечо и отдавало резкой болью в правом боку: всё-таки и его ранило. Столпившиеся на том, высоком берегу, немцы поливали огнём камыши, прибрежные кустарники, пули цокали, булькали вокруг красноармейцев. То и дело солдат пригибался, прятался за корягу, погружаясь по самые уши в воду, а то несколько раз приходилось и нырять. Чувствовал, что и самого силы потихоньку оставляют, утекают вместе с речной водой. Всё труднее и труднее давались погружения в воду, всё тяжелее становилось тело товарища, которого приходилось держать раненой левой рукой, не давая ему погрузиться в Березину. Стал медленно пятиться спиной к берегу, увлекая за собой и корягу, что использовал в качестве прикрытия. В какой-то момент Куцый уже мог сидеть на отмели, прячась за корягой, как опалило огнём правое плечо, ударило по голове, отбросило спиной в воду. Последнее, что ещё успел заметить солдат, так это медленно уплывающий вниз по течению спасительный кусок дерева.
А немцы всё не уходили. Более того, несколько человек соскользнули под обрыв к воде и сейчас освежали себя, умывались. Только густые камыши не позволяли им видеть двоих красноармейцев на противоположном берегу, что лежали в прибрежной грязи.
И красноармейцы не видели, как на том берегу Березины, на месте недавнего боя, фашисты собирали убитых и раненых; как командир пехотной роты, что преследовали отступающее подразделение капитана Колпакова, гаупман Густав Шнейдер строил своих подчинённых рядом с телами рядового Суздальцева и старшины Клюева. Как убедительно и пылко говорил он о мужестве и героизме советских пулемётчиков, что лежали теперь на берегу русской реки, разбросав руки, будто обнимали свою землю. Немецкий офицер ставил в пример своим солдатам подвиг противника – русских солдат.
Не видели, как немцы захоронили в окопе тела старшины Клюева и рядового Суздальцева, положив на могилу солдатские книжки и пилотки с красными звёздочками…
Кузьма и Агафон не видели и не слышали, как отдавали должное мужеству и героизму их товарищей немецкие солдаты, отсалютовав троекратным залпом из винтовок.
Солнце уже пошло на закат, пряталось за лесом, когда один из красноармейцев пошевелился, сделал попытку встать. Ни с первой, ни со второй, а лишь с третьей попытки ему это удалось. Долго, слишком долго стоял, привыкая к вертикальному положению, но устоять не смог, снова рухнул в грязь. Полежал немного, отдохнул, опять встал и теперь уже более уверенно стоял, но стоял на коленях. Видимо, так ему было легче, в таком положении чувствовал себя уверенней.
Медленно наклонился, взял товарища за плечи, начал пятится подальше от реки на сухое место всё так же, не вставая с колен.
Не сразу, но и это у него получилось. Вот уж и он, и его товарищ лежат на сухом берегу за густым кустом лозы. Солдат использовал его как укрытие. В последние дни этот двадцатилетний паренёк на все предметы и любой рельеф местности смотрел и оценивал с точки зрения укрытия, убежища, огневой позиции, огневого рубежа. И этот одинокий куст лозы на берегу очередной реки в его военной биографии он оценил именно так и никак иначе: укрытие.
С трудом дошёл на небольшую полянку, что увидел на косогоре. Долго ползал там и уже вернулся к товарищу с горстью сорванных листьев подорожника.
Сидя под кустом лозы, снял с себя гимнастёрку, исподнюю рубашку, принялся рвать с неё лоскуты. Перебинтовал товарищу ногу в районе колена, грудь, предварительно положив на раны листья подорожника, и только после этого принялся за себя.
Тряпок хватило перевязать левую руку выше локтя. Ранение было в мышцы, в мякоть. А вот правая рука не поднималась вовсе. Только теперь обнаружил, что пуля прошла сквозь ключицу, раздробив кость, правое плечо омертвело, солдат почти не чувствовал его. Но пальцы немного двигались, шевелились, хоть чуть-чуть, но помогали более здоровой левой руке. Зато очень сильно болела голова. Боль эта была резкой, пронизывающей, отдающей в мозгах. Провёл ладонью по голове: вся ладошка окрасилась кровью. Рана была на правой стороне головы, под рукой слышны были мелкие кусочки кости. Видно пуля прошла по касательной, раздробив череп.
Последним лоскутом рубашки кое-как перебинтовал себе голову, так же подложив под тряпку лист подорожника.
Потом отдыхал, лежал рядом с командиром.
Только луна была свидетелем, как пытался красноармеец поднять и взвалить на свои плечи сослуживца.
– Ты только… дыши… дыши, Кузя, а я всё… равно встану, вот… увидишь, встану, – шептал исступленно солдат и в очередной раз падал на землю.
– Я встану, встану, Кузьма, ты только… дыши, ты только… живи, не уходи, командир… это… руки что-то не держат… да голова… что-то кругом… взялась, а так я… сильный, я всё… смогу… сдюжу…
И снова отдыхал, смотрел на лежащего товарища, прикидывал, как бы взять его лучше, ловчее.
– Говоришь, принять… надо левее места… переправы и через десять… километров будет деревня… Пустошка. Да это… мы мигом, Кузьма… Данилович, да это мы… раз плюнуть… По нашим сибирским… меркам это рядом, шаг… шагнуть, как в деревню… твою упрёмся, Кузя… Ты только дыши… дыши, не умирай… а я одна нога… здесь… другая… там, – шептал Агафон. – Не уходи… командир… тогда… и я… дойду.
После третьей безуспешной попытки солдат понял, что поднять товарища не сможет. Тогда он лёг рядом и стал подлазить под раненого. Не сразу, но это ему удалось. Вот уже товарищ лежит у него на плечах. Перед тем, как сделать попытку подняться, солдат ещё раз отдохнул уже с ношей на плечах и, придерживая левой рукой раненого, сначала встал на колени. Постоял так, привыкая, поправил движением плеча необычную ношу, и медленно, очень медленно начал подниматься.