Вишневые воры
Шрифт:
– Ты не хотела выходить замуж, – сказала Розалин-да. – А Эстер, видишь ли, хочет, в этом вся разница.
Отец взял солонку и потряс ее над стручковой фасолью, не сводя глаз с Розалинды и, по всей видимости, ожидая от нее извинений за бестактность, но та никак не отреагировала. Ни для кого не было секретом, что Белинда действительно не хотела выходить замуж. К чему притворяться?
– Почти все мои подруги замужем или помолвлены, – сказала Эстер. – Я этого хочу: быть женой и матерью.
– Для этого у тебя достаточно времени. Я родила Зили почти в сорок лет.
– В сорок? – сказала
– Я бы хотела, чтобы Эстер пока осталась в колледже. По крайней мере до тех пор, пока мое предчувствие не исчезнет.
Эстер целый год проучилась в женском колледже Дарлоу, но осенью возвращаться туда не планировала, поскольку выходила замуж. Розалинда, недавно окончившая среднюю школу, в сентябре собиралась приступить к учебе там же. Это не был колледж в традиционном понимании – скорее институт благородных девиц из богатых семей. Более академически устремленные девушки в ожидании замужества выбрали бы колледжи Смит или Уэллсли, а менее обеспеченные отправились бы в секретарскую школу, но наш отец не позволил бы ни того, ни другого. Он считал, что девушке из семьи Чэпел не нужно университетское образование, ведь ей никогда не придется зарабатывать себе на жизнь. Он разрешил Эстер учиться в Дарлоу, чтобы время после окончания средней школы и до замужества не пропало даром. Ей следовало совершенствоваться и изучать историю искусств и иностранные языки, чтобы она смогла воспитать культурных детей, которым не пришлось бы стыдиться за мать. Отец не одобрял полноценного обучения для своих дочерей, но загнивания мозгов он не одобрял тоже. Это был тонкий баланс – пусть женщина будет умной, но не слишком.
– Я собираюсь учиться в колледже столько, сколько это будет возможно, – сказала Дафни. – А потом поступлю в школу искусств в Европе.
– Я не собираюсь оплачивать никакую школу искусств, – ответил отец. – Можешь выбросить это из головы.
– А я сама буду ее оплачивать, – ответила Дафни, и эта мысль всем показалась настолько нелепой, что даже не вызвала ответных реплик.
– Для чего мне оставаться в колледже? – спросила Эстер. – Чтобы стать учительницей или медсестрой? – Она произнесла «учительницей или медсестрой» таким тоном, будто говорила «бродягой или проституткой». Она посмотрела на отца, ожидая его поддержки. Он кивнул.
– Откладывать мы ничего не будем, – сказал он.
– Мэтью не станет ее дожидаться, – сказала Розалин-да. – Такие мужчины, как Мэтью, ждать никого не будут.
Потерпев неудачу, мама откинулась на спинку стула. Неужели она действительно думала, что сможет отложить свадьбу? Воспитанием дочерей она никогда не занималась, никогда не пыталась указать нам, в какую сторону двигаться, поскольку вся ее энергия – день за днем – была направлена на собственное выживание. Ее дочери проходили обычные стадии жизни, и теперь одна из них готовилась выйти замуж. Менять этот курс было уже слишком поздно.
– Должно произойти что-то ужасное, – повторила она, на этот раз еле слышно. Сестры переглянулись. Отец уставился в тарелку. Белинду всегда переполняли самые странные идеи, но не помню, чтобы она когда-либо делилась с нами предзнаменованиями.
– Она хочет, чтобы меня постигла та же участь, что и Милли Стивенс, – сказала Эстер. Милли считалась самой трагичной фигурой в Беллфлауэр-виллидж. Незамужняя в свои двадцать восемь лет, она получила юридическую степень в Колумбийском университете, куда поступила только из-за того, что Йельская школа права не принимала женщин, а после выпуска перед ее носом захлопнули двери все до единой юридические конторы Новой Англии. Разгромленная практически по всем фронтам, она жила с родителями на Бёрч-стрит и зарабатывала уроками фортепиано. Другая ее работа по совместительству, внушавшая ужас всему женскому населению Беллфлауэра, была неоплачиваемой.
– Мне всегда нравилась Милли, – сказала Белинда, и это было правдой. Раз в неделю Милли приходила давать мне и Зили уроки фортепиано, и мама иногда заводила с ней беседы – редко кто еще удостаивался такой чести.
– Видимо, ты бы предпочла, чтобы это она была твоей дочерью? – сказала Эстер, уже немного переигрывая.
Белинда не ответила, и Эстер вскочила со стула и швырнула салфетку на тарелку. Она задвинула свой стул и схватилась за его спинку, чтобы унять дрожь в руках.
– Все эти месяцы я ничего не говорила, мама, но…
Отец пытался ее остановить:
– Перестань, дорогая, прошу тебя.
– Прости, но я должна это сказать. Я все время держала это в себе и теперь просто обязана высказаться. – Эстер повернулась к матери. – Ты не проявляешь никакого интереса к свадьбе! Мои подруги выходят замуж, и для их матерей это главнейшее в жизни событие – но только не для тебя. Очевидно же, что тебе совершенно все равно.
Пока Эстер говорила, я смотрела на свои колени и мечтала провалиться под землю. Мы с сестрами за глаза постоянно обсуждали мать, но никто и никогда не говорил ей таких вещей прямо в лицо.
– Не понимаю, что с тобой, мама. Никогда не понимала. – Казалось, что слова Эстер испепеляют все вокруг; вся семья сидела, опаленная ими. – Но я не позволю тебе испортить этот важный для меня день.
– У меня нет привычки кому-то что-то портить, – сказала Белинда спокойным голосом, но я знала, что внутри нее бушует ураган.
Дафни фыркнула:
– Да ты только этим и занимаешься!
– Довольно! – сказал отец. Он велел Дафни отправляться в ее комнату, услышав от нее в ответ «Аллилуйя!».
Эстер ушла из столовой вслед за Дафни – очевидно, ее кулинарный запал не распространялся на последующее мытье посуды. Розалинда промокнула губы салфеткой, подтолкнула ее под тарелку и тоже вышла.
За столом остались родители, Калла, Зили и я. В какой-то момент обсуждения Калла снова раскрыла книгу и теперь читала ее, отодвинув тарелку. Пюре и фасоль были съедены – на белом фарфоре остался лишь сероватый кусочек мяса, напоминавший мышиный трупик.
В наступившей тишине она стала читать вслух, ни с того ни с сего, однако же отражая настроение собравшихся:
– «Плыл мимо зданий и церквей – холодный труп…»
– Перестань, – сказал отец.
– «Холодный труп среди огней, в тиши у Камелота».
– Ну хватит уже! – сказал он, и Калла вышла из-за стола, прихватив с собой Теннисона.
Зили перевела взгляд с мамы на папу, и ее глаза наполнились слезами. Такая неприкрытая война разразилась за столом впервые. Обычно разногласия обсуждались приглушенными голосами за закрытой дверью.
– Я не хочу, чтобы случилось ужасное, – сказала она, надеясь, что вот-вот будут произнесены слова, которые все поправят, и все будет снова хорошо.