Вишневые воры
Шрифт:
– Ужасно быть самой младшей!
– Второй самой младшей, – поправила меня Зили, не желая отказываться от места в конце «хвоста». Я ухватилась за коралловую камею и стянула ее с костяшки пальца Розалинды, прежде чем она выдернула палец из моих рук.
– Не так уж это и плохо, – сказала она, возвращая кольцо на место. – Когда мы состаримся, вы с Зили все еще будете молодыми – моложе нас, по крайней мере.
– Не хочу быть моложе.
– Ну же, это неразумно, – сказала Розалинда.
Зили поднялась с дивана и взяла с каминной полки павлинье перо, стоявшее в вазе. Держа его перед собой, она стала обмахивать нас, как веером; его зеленовато-синий глаз гипнотически
– Им нужна няня, – сказала Эстер, разглядывая Зили, ее влажное платье, ее сандалии и ноги, испачканные в грязи.
– Ни в коем случае, – ответила Дафни. – Отец приведет сюда очередную ирландскую командиршу, которая почему-то будет считать, что может говорить мне, что я должна делать. А мне не нужно, чтобы за мной присматривали.
– И мне не нужно, – сказала Калла, пока Зили продолжала обдувать нас пером. Наша последняя няня сбежала много лет назад, и с тех пор нам никого больше не нанимали.
– Ну кто-то же должен последить за ними после моего отъезда, – сказала Эстер.
– Вообще-то у них есть мать, – сказала Розалин-да, и старшие девочки, включая Эстер, громко рассмеялись.
Мама считала, что в нашем доме водятся привидения. Над ней посмеивались и поэтому тоже. Она много раз рассказывала нам, что в тот день, когда она впервые вошла в «свадебный торт», от него повеяло холодом дома, за который заплачено смертью. Она слышала голоса. Видела фигуры. Она всегда верила в привидения, с самого детства, верила в них еще до того, как встретила моего отца и стала его женой. С первых дней замужества она была уверена, что в «свадебном торте» живут духи, которые хотят говорить с ней, и только с ней.
За этот дом и правда заплачено смертью, с этим не поспоришь. Наш отец унаследовал его от своего отца, а его отец построил его в 1870-х годах на деньги, заработанные во время Гражданской войны. Собственно, так наша семья и обогащалась: война, убийства, суициды, забой скота. И как бы жутко это ни звучало, винтовка Чэпела остается почитаемой иконой Америки, и у отца есть фотографии, на которых он позирует с генералом Джоном Першингом и президентом Франклином Рузвельтом. Оружейный завод Чэпела находится недалеко от нашего города. Он давал рабочие места сотням людей в мирное время и тысячам во время войны. Если рабочие не могли себе позволить жить рядом, их привозили сюда на автобусах из других городов, а затем увозили обратно – каждый день, в четыре часа.
Завод Чэпела производил продукцию, которая была востребована во всем мире, и этим местные жители очень гордились. Во время войны женщины из Беллфлауэр-виллидж работали на заводе, и выпущенные с их помощью винтовки вооружали войска в странах Европы и Тихоокеанского региона, где они применялись против нацистов и японских солдат.
Но моя мать была не такой, как все. Для нее завод Чэпела и производимое им оружие бросало тень на весь Беллфлауэр-виллидж – тень морального осквернения. Девочкой я не понимала, почему Белинда так ненавидит оружие; как и сестры, я находила это крайне странным – и даже постыдным. Она не гордилась завоеваниями Чэпелов – выигранными войнами, захваченными территориями, когда все вокруг, казалось бы, гордились.
Она практически не принимала участия в жизни местного общества, ее нельзя было увидеть днем на Мейнстрит, куда наведывались женщины ее класса, чтобы приобрести что-нибудь для дома и посидеть за кофе с эклерами. В «свадебном торте» можно было жить, как на необитаемом острове. Не исключено, что в этом, отчасти, и заключалась проблема («проблема!», когда дело касалось мамы, мы всегда пытались найти первопричину проблемы, а это было бесполезно, уж сейчас-то я должна это понимать). Из нашего дома невозможно было разглядеть жизнь вокруг даже через бинокль. Белинда заявляла, что ненавидит «свадебный торт», но при этом почти никогда его не покидала, замуровав себя внутри, без связи с остальным миром. В своем длинном белом платье она прогуливалась по коридорам своего собственного мира – мира дочерей, цветов и призраков.
Еще в детстве я видела, что с мамой что-то не так, но не понимала, что именно. Я предполагала, что другие матери не просыпаются по ночам, как наша, утверждая, что видели или слышали призрака. Я предполагала, что они не проводят все утро за своим дневником, описывая встречи с этими призраками. Родные не верили ее рассказам, поэтому она записывала их в блокнот – примерно такой же, в каком я сейчас пишу.
Я удивлялась, почему она не может быть нормальной, почему не может отвозить нас в школу, как другие матери, почему не ждет нас вместе с остальными родителями у школьной калитки после занятий в цветном платье с сумочкой и туфельками в тон, с безупречно завитыми волосами. Только вот в школу она никогда не приходила, да и была значительно старше матерей моих одноклассниц – и выше, под метр семьдесят пять. (Вы представляли ее маленькой? Нет, маленькой она не была.) Худощавая, вытянутая – в своем белом платье, с копной светлых волос, она издалека была похожа на ватную палочку.
Никто из нас не верил ее рассказам, поэтому привидения нас не пугали. Нас больше пугала Белинда и сила ее воображения; мы все жалели ее – отец, сестры и я. Нам казалось, что это не дом населен призраками, а сама Белинда. Я выросла с мыслью о том, что наша мама одержима, а поскольку мы с сестрами по очереди жили внутри нее в течение девяти месяцев, я спрашивала себя, не одержимы ли и мы тоже.
Готовясь к жизни в пригороде Нью-Йорка и предстоящей роли домохозяйки, в тот вечер Эстер решила приготовить нам семейный ужин. Миссис О’Коннор отправили домой, а от мамы какой-либо поддержки ожидать не приходилось: она не принимала никакого участия в подготовке старшей дочери к замужней жизни.
За неимением лучшего Эстер прибегла к помощи новой кулинарной книги Бетти Крокер, которую миссис О’Коннор окрестила «гадкой вещицей». Выбор пал на ростбиф с картофельным пюре и стручковой фасолью. Это было несколько чересчур для нее, тем более в знойный летний вечер, но было воскресенье, и отец ждал воскресного ужина.
Казалось, что Эстер не имеет ни малейшего представления о том, что делает. Розалинда, обещавшая помочь, куда-то испарилась.
– Это просто катастрофа, – сказала Эстер, – не обращаясь ни к кому в особенности и промокая лоб кухонным полотенцем. Получив строгое указание не мешаться, мы с Зили сидели за столом и наблюдали за процессом.
Пробыв в своей комнате намного дольше, чем того требовали освежающие процедуры, за которыми она отправилась, Розалинда наконец соизволила появиться.
– Я смотрю, после моего ухода дела пришли в полнейший упадок, – сказала она с порога.
– Тебя не было целую вечность!
– Правда? Ах, простите. – ответила Розалинда. – В мое отсутствие ты умудрилась измазать картофельным пюре это драгоценное личико.
Потрясенная беспорядком на кухне и взъерошенным видом Эстер, Розалинда взяла ее под руку и подвела к раковине, чтобы помочь ей умыться.