Вишни на березе
Шрифт:
Уходя, Толян развернулся, посмотрел на табличку на двери, где золочеными буквами была написана фамилия судьи и загадочно улыбнулся.
Часы показывали время обедать.
«Ах, забыл отправить почту. Нужно позвонить помощнице. А чем интересно закончился матч «Зенита» и «Арсенала?», – в голове одна за другой вспыхивали бессвязные мысли как признаки психического расстройства, что в свете последних событий представлялось вполне закономерным.
Заступник униженных и оскорбленных все же решил забежать на почту, оказавшись в очереди, выстроившейся за считанные секунды едва ли не на все почтовое отделение. Перед ним появилась бледная старушка, со словами: «Ты б меня пропустил, сынок – я за пенсией», за ней втиснулся хромой дед, звонко побрякивая костями
«Пенсии, как, возможно, и сумы, никому не избежать», – изрек Семен перефразировав всем известную поговорку, поддержав, тем самым разгоревшиеся дебаты и переключился с одной насущной социальной проблемы в социальном государстве на другую – еще более насущную и так ему близкую по роду деятельности. Заклеивая конверт, он вспоминал «последнее слово» одного чиновника – своего клиента, осужденного на три с половиной года за убийство в состоянии аффекта (речь, конечно, шла о женщине):
«… Все ради нее. Я же ее осыпал золотом. Машину – пожалуйста, коттедж – да, как за здрасте, и путевку ей, и чартеры, и апартаменты, и детей, которых она только портит, и теще – старой, выжившей из ума дуре – квартиру, а она еще на алименты… – вся в мамашу. А этот… шизанутый… пугать еще ментами вздумал, в моих же трусах…», – обдумывая все это и поправляя галстук Реутов заключил, что в жизни нет ничего более непостижимого, чем смерть и любовь: и то и другое ожидает каждого, не суля ничего кроме грусти, тоски и печали, впрочем, равно как и пенсия или тюремный срок.
– С вас еще три марки по семь двадцать, – сказала темноволосая маленькая, словно Дюймовочка, женщина с низким голосом, спасая мужчину от внезапно нахлынувшего приступа меланхолии.
– Все жалуетесь? – то ли спросила, то ли констатировала она, ехидно улыбнувшись краешком губ.
– Приходится, – коротко ответил Семен, передавая ей деньги и накрепко заклеенный конверт с жалобой на судебный приговор, который, как это обычно происходит, никого не устроил: подсудимый считал наказание чрезмерно суровым, потерпевший, вернее, его родственники, – мягким.
– Удачи, вам, – она пересчитала деньги и взяла протянутый конверт.
– И вам, – ответил Реутов, завязывая «французским» узлом шелковый шарф.
К двум часам, когда нависшую над городом свинцовую тучу, похожую на надкусанный в нескольких местах кусок пирога разрезал золотой луч, Реутов вернулся в офис, где его дожидался коллега.
Дмитрий Дмитриевич Брунштейн, невысокого роста, седой, сухой, с веселыми глазами и узким чисто выбритым лицом, этот адвокат обладал неподражаемой способностью сохранять невозмутимый вид при любых обстоятельствах. Как-то раз он защищал голкипера футбольного школьного клуба по обвинению в групповом изнасиловании учительницы старших классов, помнится, утверждавшей, что «это было не изнасилование, а издевательство какое-то». По счастливому стечению обстоятельств голкипер оказался единственным обвиняемым, остальные члены футбольной команды (всего их было четверо) шли по делу свидетелями. Его речь в защиту оправданного в последующем насильника начиналась со слов: «А какая светская дама тайно не мечтала отдаться известной футбольной команде», причем говорил он об этом так обыденно и спокойно, словно речь шла об ужине в ресторане или отдыхе в санатории.
Семен знал Дмитрия со времени, когда тот служил в милиции, а в последующем – в полиции, пока не стал адвокатом. Первое время относился к нему с опаской – бывших, как известно не бывает, но в последующем они сдружились и даже провели вместе несколько весьма успешных дел.
Брунштейн читал газету, но увидев Реутова заулыбался, протянув холеную лапку в знак приветствия.
– Варфоломеич, – обратился к нему коллега после обмена рукопожатиями, – ты, что такой хмурый?
– Да, так… задумался… о жизни и смерти, – он снял пальто и повесил его в шкаф.
– О любви надо думать, а не о смерти. Осень, а ведь как весной… сколько пташек вокруг порхает в коротких юбках, – заметил коллега, смотря в окно с живописным видом на автобусную остановку.
– Чай, кофе? – спросил Реутов и, не дожидаясь ответа, достал из комода чашки, поставил их на стол, включил чайник, закончив, наконец, движение по периметру, сел за письменный стол.
– Кстати, о жизни, – Дмитрий Дмитриевич поправил очки и продолжил после секундной паузы, – тут на днях защищал многодетную мать, – он внимательно посмотрел на собеседника, который в этот момент разливал кипяток по кружкам. – В семье, как обычно треугольник адюльтера: он, она и его секретарша… Жена подала на развод, а тут встречается ее благоверный на свадьбе дочери…
– Не к добру это, – то ли спросил, то ли констатировал Реутов.
– Да, – он отхлебнул из кружки горячий чай, – как она его увидела, так завизжала, словно кошка, которой наступили на хвост, стала второпях собирать неразборчиво про свою испорченную жизнь. А тот сидит себе, как ни в чем не бывало, и рюмку за рюмкой – водку пьет. Так она выхватывает шило, знаешь, такое, которым мы уголовные дела раньше дырявили, – уточнил он, – и втыкает ему прямо в шею, аккурат ниже затылка.
– Компания, как по команде, замолчала и не шелохнется, – замер и Дмитрий Дмитриевич, нужно сказать был ошеломлен и Реутов, – стало тихо, будто на поминках и в этой тишине жена говорит: «Шило не вынимать, а то кони двинет». Она села за стол, налила себе стопку, залпом выпила и закусила соленым огурчиком. Тем временем родственники, взяв мужичка под руки, вывели его по-быстрому из банкетного зала и в травмпункт.
Реутов хлебнул горячего чая и откинулся назад в кресле.
– Смерть может поджидать тебя где угодно и когда угодно, – заметил он философски, – можешь умереть неожиданно быстро, – ему было искренне жаль мужика, – или медленно, но верно – по системе фаст-фуд, но конец – неминуем, – он с горькой тоской в глазах посмотрел на своего собеседника – им овладело уныние.
– Самое интересное, – продолжал свой душещипательный монолог Бруншейн, – шило вошло четко около позвоночного диска, не задев не один нерв, его вынули, перевязали шею и отправили домой. Шило – весомый аргумент в семейных спорах, – судя по выражению его лица, говорил он это абсолютно серьезно, без тени иронии.
Варфоломеич внимательно слушал, а Дмитрий Дмитриевич, допив чай, продолжил:
– Но жена на том не успокоилась и при первой возможности воткнула мужу в шею отвертку…
– Добила все-таки? – поинтересовался Семен.
– Нет, ему и на этот раз повезло… но не в этом суть, – он достал из кармана электронную сигарету и затянулся паром.
– Осудили ее за два эпизода покушения на убийство, в общем, районный суд, в совокупности за шило и отвертку накатил ей пятнадцать строгого, приговор, однако, в апелляции был отменен, ведь в случае с шилом, бедняга не пострадал. В итоге суд ее оправдал, не найдя умысла на убийство… если б хотела убить, то убила бы, она с этим шилом, все четко подметила… – заключил он.
– Ты молодец, – похвалил его Семен, надеясь перевести тему в другое русло.
– А помнишь, я вел дело, – его обуревали воспоминания, – где ревнивый муж с повинной в полицию заявился, сознавшись в убийстве соседа, про тот случай еще в газетах писали: мол, мужик пошел за пивом и, естественно, пропал… – с усмешкой подытожил он.
– Чего-то не припомню такого, – Семен, посмотрел на лежащие на столе документы с таким уставшим видом, будто провел не одну ночь с темпераментной женщиной и спросил: