Високосный год: Повести
Шрифт:
— Ветер в голове-то у тебя! Ишь, куда повело! — голосисто отозвалась жена от грядки. Она все слышала. — Что с молодкой-то будешь делать? Пятый десяток закругляешь.
— Возраст доброй забаве не помеха.
— А не могли бы вы сдать вашу избу совхозу в аренду или продать? Мы бы ее перевезли, починили и поселили семью.
— Как же в аренду? Такой радости лишиться? — серьезно отозвался Гашев. — Здесь мы отдыхаем, в своей родной земельке ковыряемся. Недаром сказано: «Береги землю родимую, как мать любимую»!
Глафира закончила пропалывать грядку и, вымыв руки у колодца, подошла к ним.
— Степан Артемьевич, милости просим в избу, — она поклонилась вежливо, по-старинному.
— Надо
Когда сели пить чай, хозяйка поинтересовалась:
— Все Горку собираетесь закрыть? Перевезти избы в центр?
— Нет, — ответил Лисицын, — эту затею, пожалуй, придется оставить, как нереальную. Надо что-то другое,
— Хотите усовершенствовать сельский быт на городской манер? — допытывалась Глафира.
— Хотелось бы. А вот как — надо подумать.
— Ну, думайте, — мягко и чуть вкрадчиво сказала хозяйка. — Голова у вас молодая, ум гибкий. Только хорошенько думайте, чтобы всем польза была.
Эти слова Гашевой прозвучали как пожелание, как скрытый намек на что-то серьезное и значительное.
— А как надо, чтобы всем была польза? — Лисицын хотел выяснить все до конца.
Глафира отпила чаю из блюдечка, держа его по старинке, на растопыренных пальцах, и, подумав, продолжала:
— Вы спросили у Николая, почему мы сюда приходим. Он вам объяснил. В этом, Степан Артемьевич, большой смысл. Мы люди пожилые и очень привыкли к родному дому. Теперь хоть и переехали в каменный дом на Борке, и жить там удобно, хорошо, сюда все же тянет. Здесь ближе к земле. А там, в доме коммунального, городского типа, мы живем подобно птицам в клетушке. Нет простора того, что здесь. Тут все привольное, родное, знакомое с детства. Выйдешь, бывало, утром на крылечко, смотришь — солнышко встает, роса на траве играет, тяжелая, крупная. Черемуха под окном цветет — все бело. Река рядом, туман над водой легкий плывет, колышется, будто река дышит. Печь затопишь — дымок такой веселый над трубой вьется… В прежние-то годы и двор был живностью наполнен: корова, телушка, овцы, курятник на повети… Все голос подают, есть просят. Вам, наверное, этого не понять…
— Почему? Я вырос в деревне, в такой вот избе, и вас понимаю прекрасно, — сказал Степан Артемьевич. — Значит, надо, видимо, строить нам дома индивидуальные, усадебного типа, похожие на этот.
— Пожалуй. С этим я согласна. Там, в Борке, скот держать негде.
— А вы держали бы, если бы жили здесь?
— Не знаю. Корову, может, и держала бы. Только трудновато в нашем возрасте — сена надо много запасать, уход ей нужен. Отвык крестьянин от личного хозяйства, и не по своему нерадению. Было такое время: косить сено для своих коров не разрешалось. На фермах кормов не хватало
— Значит, надо наладить хорошее кормопроизводство, — раздумывал вслух Лисицын. — Такое, чтобы хватало и фермам, и для коров, находящихся в личном пользовании…
— Корма — это еще не все. Теперь придется снова прививать вкус к личному хозяйству. Особенно тем, кто помоложе. Они к этому не привыкли.
В открытое окно струился чистый, свежий воздух. Пахло багульником и мятой. Лисицын любовался видом из окна. Перед избой — грядки с острыми перьями лука, морковью, сочной картофельной ботвой. Дальше — некошеная лужайка с высокой густой травой еще дальше — пологий склон к реке, совхозный луг. Он обрывался у берега Лаймы, а на другой ее стороне — тоже луг, и за ним дымчато синел лес.
— Вид здесь — залюбуешься, — сказал Лисицын.
— Хороший вид. Природа у нас красивая, — ответила Гашева. — Останьтесь, Степан Артемьевич, сходите в баньку, попаритесь, — добавила она, видя, что Лисицын встал.
— Спасибо, но мне пора, — Лисицын вышел
Когда они вышли на улицу, Лисицын спросил:
— Что за человек Софья Прихожаева? Какая-то она неуравновешенная…
— Ничего худого о ней не скажу. Старательная. Но иногда ведет себя замкнуто, сторонится людей, — ответила Гашева. — Личная жизнь у нее не сладилась. Муж уехал, бросил. И то ли в отместку ему, то ли по слабости характера связалась она с другим. Есть тут у нас Трофим Спицын…
— Я слышал о Спицыне и о его связи с Прихожаевой. Это, конечно, их дело. Однако она ведь молодая, надо помочь ей стать на правильный путь. Поговорили бы вы с ней по душам, Вы, женщины, всегда найдете общий язык.
— Хорошо, поговорю, — охотно согласилась Гашева.
Направляясь к машине, Степан Артемьевич оглянулся. Дом Гашевых стоял посреди луга фасадом на юг. Большой, срубленный из толстого леса, с тесовой крышей, под которой было все — и жилье, и хлевы, и поветь, где хранили на зиму сено. И рядом погреб и банька… Дом стоял как символ старой деревни.
«Какой-то будет новая? Таких изб из неохватных брёвен теперь не построишь, леса изрядно вырублены», — Лисицын почувствовал, что под влиянием супругов Гашевых его охватила грусть по старой русской деревне. Так и бывает: поселится человек в новом доме, а старый к себе тянет. Слишком многое с ним связано в жизни.
А ему предстояло создавать новую деревню, и он еще не вполне представлял, какой она будет…
Северное Нечерноземье! Корни его уходят в глубь веков. В давние времена пришли сюда, в малоизведанные, необжитые земли, по рекам пращуры-новгородцы. Зоркий хозяйский глаз мужика, бежавшего от постылой жизни, приметил девственную нетронутость этих мест. Обширные леса, полноводные равнинные реки, лесные озера. И рыбы тут, и всякого зверья предостаточно.
В нижнее Подвинье, Поонежье, дальше на Север пробирался русский оратай, пока не вырвался из цепких лесных объятий на пустынные берега Беломорья. Одни селились по берегам рек с пойменными лугами, столетними борами-беломошниками на взгорках за болотами, другие спустились в низовья, расселились по прибрежной полосе, стали поморами. Земледельцы и мореходы — добытчики рыбы и морского зверя — две ветви рода мужицкого, предприимчивого и трудолюбивого.
Врубались в леса, расширяя свои владения, ставили деревни, отвоевывая у чащоб огнем и корчевкой скудные поля — новины. На палах, удобренных золой, сеяли лен, ячмень, овес, рожь, горох. Верхний плодородный слой родил недолго. Оскудевал один участок, крестьянин разрабатывал другие, родилось подсечное земледелие. Заведя скот, вносили на пашню навоз. Северный мужик держал во дворе, кроме дойных, коров-навозниц, от которых не ждал много молока.
Соха и плуг, движимые мускульной силой коня и человека, пахали неглубоко. Копни поглубже — вывалишь на поверхность бесплодный песок или глину, Такова особенность здешних почв.
С годами росли деревни, выстраивались веселыми рядами в живописных местах, у воды, у лугов и полей, у лесов с грибами и ягодами. Дружно стучали топоры плотников, оставлявших за собой целые порядки изб, пахнущих сосновой смолкой. Суровый климат продиктовал крестьянину своеобразный тип постройки: под одной крышей жилье с просторными сенями и поветью, а под ними внизу— двор для коров, денник для коня, теплый хлев для овец, стайка для новорожденного телка. Зимой в трескучий мороз легко одетая хозяйка по ночам с лучиной или фонарем шла через сени во двор проведать скотину, подбросить ей сенца через проруб в полу повети прямо в кормушку. Все — в доме, на улицу выходили лишь за дровами да за водой на колодец или к речной проруби.