Високосный год: Повести
Шрифт:
Так было всегда, так будет или, по крайней мере, должно быть всегда.
Чикин глядел отсюда, с высотки, на избы, и к сердцу подкрадывалась грусть, такая, что словами не описать. Она перехватывала дыхание, застилала влажным туманцем стариковские поблекшие глаза: «Скоро, видно, мне на погост… А хотелось бы еще пожить да поглядеть на избы, на людей, на это раздолье по Двине, на луга, поля, леса, на мелкие волны речушки Лаймы, баюкавшей мое детство…»
На тропке, что бежала по-над обрывом, кое-где остались от ночного ненастья плоские лужицы. Земля не успевала
От совхозной конторы донесся рокот автомобильного мотора. Вскоре машина умчалась, наверное, директор совхоза покатил куда-нибудь по своим делам.
Еремей Кузьмич с одобрением подумал, что Лисицын все же решил осваивать пустошь в Залесье и строить ферму в Прохоровке. «Правильно решил. Земля не должна пустовать. Ее, отвоеванной прадедами у лесов дремучих, и так мало. Что ни говори, а этот Лисицын — дельный мужик, и у него выработалась добрая хозяйская хватка, хоть и молод. Молодой месяц на всю ночь светит…»
Частенько Еремей Кузьмич сравнивал прошлое с настоящим и убеждался в том, что в Борке медленно, но верно все меняется к лучшему, пока еще не очень ярко и определенно, где-то в глубинах жизни, подобно тому, как развивается ранней весной озимь, вытаявшая из-под снега. Еремей Кузьмич твердо знал истину, которая стала для него своего рода заповедью: землей нельзя произвольно командовать. Ее надо понимать. Поймешь, чего она требует, дашь ей то, что нужно, — будет от нее и полная отдача. А необдуманные и поспешные действия всегда приводят к труднопоправимым ошибкам.
На смену старикам приходят новые работники, образованные, энергичные. Учитывают ли они опыт предшественников, их горькие ошибки и трудные победы?
Потому он и старался иногда подсказать что-нибудь полезное Лисицыну и был доволен, что директор к нему прислушивается.
На усадьбе Спицына было тихо, не доносилось ни стукотка, ни ширканья пилы. Трофим закончил ремонт избы, пристроил к ней веранду и вечерами пил тут чай с Марфой, объявив себе сухой закон по случаю приобретения автомобиля. Наконец-то мечта исполнилась, он купил «Жигули» ярко-красного цвета. Вот они, стоят перед крыльцом. Хозяин построил и гараж — основательный, из брускового материала, обшитый кровельным железом.
Машина ждала хозяина. А вот появился и он, в куртке из искусственной кожи с молниями, в новой кепке и джинсах местного пошива. «Принарядился! — подумал Чикин. — Вот ведь как меняется даже внешний вид человека с приобретением личного автотранспорта! Куда же он собрался ехать? Скорее всего — в поселок бумажного комбината картошкой нового урожая торговать».
Трофим отворил ворота, выехал со двора и снова закрыл их. Потом укатил в том направлении, как и предполагал Чикин — к поселку комбината.
Из-за обрыва поднялась на взгорок Софья Прихожаева. Она тащила на плече корзину с мокрым бельем — ходила полоскать его на берег Лаймы
— Сядь, красотка, отдохни. Ноша у тебя, вижу, тяжелая!
— Своя ноша, говорят, не тянет, — отозвалась Софья и все же поставила корзину на траву и села рядом. — В гору стало тяжеленько подниматься. Неужто старею?
— Ну что ты! — бодрячески воскликнул Чикин. — В твои-то годы какая старость? Я так полагаю: спала ночью мало, с муженьком миловалась, вот и притомилась… — он улыбнулся покровительственно, и Софья нахмурилась.
— Шутить изволите, Еремей Кузьмич! — она махнула маленькой загорелой рукой, будто отгоняя комаров, и поправила на голове ситцевую косынку. — Только о нехорошем и думаете. Бог с вами…
— Чего тут худого? Обычное дело, житейское. Муженек-то ваш теперь, поди, привык к Борку, уезжать больше не собирается?
— Уехал! — неожиданно резко ответила Софья, и глаза ее стали холодными, только в глубине их таилась злая искорка, а возле уголков плотно сжатых губ застыли резкие морщинки.
Чикин удивился несказанно:
— Как уехал? Куда?
— А все туда, в Брянские леса. Совсем уехал, — Софья опустила голову, поглядела на передки мокрых сапог, к которым прилипли травинки, и с досадой поморщилась. — Этого от него надо было ожидать. Разные мы люди. Я поначалу думала — любовь. Какая тут любовь? Не может ее быть. Теперь уж совсем-совсем ясно. — Она чего-то недоговаривала, Чикин это чувствовал, но расспрашивать постеснялся.
— Я об этом не знал. Прости. Кабы знал, не стал бы бередить твою рану.
— Никакой раны нет. Одна пустота. Такая пустота в душе! Все перегорело, остались одни холодные угольки. — Софья подняла корзину с бельем на плечо и пошла, забыв попрощаться.
Чикин сидел озадаченный: «Вот ведь штука какая! Опять сбежал у нее мужик. А я и не знал. Как же так у них вышло? Не сладилась семья, и все тут. Верно говорится: «Чужая душа — потемки». Как-то у нынешних молодых людей все легко получается. Сошлись, порезвились — и в стороны… Несерьезно. А почему? Потому, что нет прежнего порядка. Прежде, бывало, уж раз оженились, так крепко, навечно спаяны обручальным колечком. И свадьбы играли шумные, людные. Родителей уважали, друг другу редко изменяли. Детей заводили, чтобы были наследники да работники в хозяйстве. Прежде, бывало, развод был событием на всю округу. А теперь?.. Да что там!» Чикин досадливо поежился, чувствуя, как холодок пробирается к нему под ватник. Он встал и пошел в библиотеку.
Федор Краснов прожил в Борке лишь месяц с небольшим. Сначала он вел себя подобно хорошему семьянину и любящему супругу, был внимателен к Софье. Сразу, как приехал, пошел устраиваться на работу шофером, и Лисицын велел дать ему старенький, капитально отремонтированный грузовик, простив Краснову самовольную отлучку к матери. Однако руководство совхоза относилось к Федору все же настороженно: а вдруг он выкинет еще какой-нибудь трюк? Пусть поездит на старой машине, и, если себя зарекомендует положительно, будет ему и новая.