Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль
Шрифт:
Прежде Марусю с Наташей объединяла лишь учеба и нечастые встречи на студенческих вечеринках. Но общая беда сблизила их настолько, что Маруся без колебаний пристроила Наташу на ночлег в доме самых дорогих ей людей, оставшихся в родном городе.
Но и сама Маруся не остается без поддержки. В течение всего срока заключения Виталия всегда рядом с ней Сергей и Марьяна, которая в связи с репрессированием Игоря обладала богатым опытом общения с советской правоохранительной системой. Почти не вызывает сомнений, что именно благодаря общим усилиям родных и близких удалось добиться для Виталия некоторого смягчения участи.
Решением Президиума ЦИК от 20/V – 1932
Не забыть мне февральского дня.
Сердце мчалось гонимою ланью.
Мой охотник! Ты видел меня
Золотыми глазами желанья.
Жизни наши сомкнулись тогда,
Как под утро встречаются зори.
Этот день сторожила беда,
Этот день караулило горе.
Помнишь ночь? Мы стоим на крыльце.
Гробовое молчанье мороза.
И в круглунном неясном кольце
Затаенная стынет угроза.
Мы ютились в студеной избе.
Постояв, помолчав на крылечке,
Обнимаясь, ушли мы к себе,
К нашей люто натопленной печке.
Там другая, там добрая ночь,
Вся в сиянье, как счастья начало,
Отгоняла предчувствия прочь
И за будущее – отвечала.
Что ж! Ее предсказанье сбылось:
Всё исполнила, что посулила.
Жизни наши свершаются врозь,
Но живет в них единая сила.
Пусть пытают опять и опять, –
У нее вековое здоровье.
Не замучить ее, не отнять,
Называемую любовью.
М. Петровых
1935 – 1939
[26]
ДЕЛО РАБОТНИКОВ РАДИОВЕЩАНИЯ 1935 г.
Эйфория от обретения друг друга на вольных ветрах быстро улетучилась под натиском суровой действительности. Тяготы неволи не затронули личности Виталия. Он вернулся абсолютно равным себе прежнему. Но за ним тянулся шлейф судимости по политическим мотивам, утяжеленный тем, что он остался верен той позиции, которую занял на предварительном следствии. Он признал лишь фактическую сторону обвинения: участие в оппозиционной группировке. Но он не признал себя виновным в контрреволюционных преступлениях и не осудил свои политические взгляды. А это сильно затрудняло его интеграцию в советское общество. Нужно получить прописку, найти работу. И везде ему будут задавать вопросы… Он готов промолчать или ответить уклончиво. Но если его спросят прямо, изменились ли его убеждения, он так же прямо ответит, что ничего не изменилось. Убеждения неприкосновенны!
О совместном будущем Маруся с Виталием даже не говорили, слишком зыбким было настоящее. В ожидании ответа на свое ходатайство о предоставлении столичной прописки, направленное в Московское управление милиции, Виталий жил нелегально у родителей на станции Клязьма (улица Гоголевская, д. 31). Если в прописке откажут, о работе в Москве можно будет забыть. И тогда снова полнейшая неясность. Надежда была только на то, что в самой системе работают разные люди. И на понимающих людей Виталию
О работе Виталий предварительно договорился уже в конце марта. Помогла ему Белла Левина, старинная его приятельница. Работала она тогда в Центральном доме художественного воспитания детей (ЦДХВД), где как раз была открыта вакансия методиста радиокабинета, которая требовала знания иностранных языков. Однако в связи с реорганизацией радиокабинета встреча Виталия с будущим работодателем состоялась только в мае.
Заведовал радиокабинетом Владимир Теннов, ровесник Виталия, окончивший Университет Искусств Наркомпроса и Педагогические курсы МОНО. В профессиональном отношении они с Виталием быстро нашли общий язык. Настал момент рассказать о судимости. К облегчению Виталия Теннов удовлетворился его схематичным и безоценочным рассказом, не вдаваясь в подробности. А болезненная тема убеждений и их возможной эволюции и вовсе не затрагивалась. Иных препятствий для трудоустройства не было, и уже 25 мая Виталий был принят в штат ЦДХВД с окладом в триста рублей. Располагалось новое место работы по адресу: Москва, Мамоновский переулок, дом 10 (где ныне помещается Московский театр юного зрителя).
Однако вопрос прописки повис в воздухе, и в глубине души Виталий не надеялся на успех. День за днем всё ярче проявлялась неискоренимая черта его характера, которая доставит Марии еще немало страданий: когда в его жизни наступали трудные времена, он замыкался в себе и отдалялся ото всех. Чем сложнее проблема, тем глубже его самоизоляция.
«Мне поистине трудно заставить себя говорить о себе сейчас даже с самыми близкими людьми, – пишет Виталий Кате в начале июня 1934 года. – И не то чтобы во мне рождалось отчаяние, нет, но слишком много я сейчас несу в себе, не будучи вместе с тем уверен в завтрашнем дне. <…> Я не жалуюсь, Катенька, – я бесконечно счастлив. Я хочу только объяснить Тебе причину моего молчания…» [Прил. № 13]
С Марусиного горизонта Виталий тоже исчезал надолго. Побуждали его к этому самые благие намерения. Он хотел прийти к ней достойным выпавшего на его долю бесконечного счастья, а не обременять ее своим подавленным душевным состоянием. Он хотел добиться хотя бы ясности, где он будет жить и кем работать. Но Мария усматривала в его исчезновениях лишь небрежное отношение к себе. Неужели же всей своей жизнью в последние годы она не доказала ему, что ее не страшат никакие трудности?! Она будет счастлива с ним в самой заброшенной дыре, в самом грязном чужом углу! Почему же он сейчас воздвигает между ними эту непробиваемую стену?! Или… может быть… он просто охладел к ней?
Как Виталий и предполагал, в прописке ему отказали. Не в ту инстанцию он обратился и не с теми словами. А за этим неизбежно последовало увольнение с работы. Не желая доставлять родителям лишнее беспокойство, Виталий решил покинуть их дом. Он не мог простить себе историю с пишущей машинкой, из-за которой мать оказалась на Лубянке. И теперь ему хотелось поскорее испариться, чтоб даже мысли о неприятностях, которые может навлечь на родителей его присутствие, не тревожили их душу.
Уехав с Клязьмы в ноябре 1934 года, Виталий стал пропадать уже совсем неизвестно где. Теперь он поставил себе целью зацепиться где-нибудь в окрестностях родной Москвы и был несказанно упрям в своем намерении. Единственным его заработком были нерегулярные заказы на составление обзоров по материалам зарубежной прессы, которые Теннов от лица радиокабинета продолжал давать ему на договорных началах. Наступил новый 1935 год, шли месяцы, а ситуация не менялась.