Витч

Бенигсен Всеволод

Единственной удачей был разговор с бывшей женой поэта Купермана. Та сказала, что понятия не имеет, где ее бывший муж, но в семьдесят девятом году, через пару недель после его отлета в Германию, она получила от него открытку с видами Мюнхена, где он написал, что долетел нормально. Датирована была открытка днем перелета.

— И все? — спросил Максим.

— Все, — сказала та. — А чего ему мне писать? Мы же еще до этого дурацкого «Глагола» развелись. Детей у нас не было. Мне всего-то девятнадцать лет было. Наверное, нашел себе немочку какую-нибудь — и привет.

— И у вас никогда не было желания его найти?

—

Ну вот еще! — хмыкнула та. — Он за все это время обо мне не вспомнил, а я его должна искать? Тем более я потом замуж вышла, у меня своих хлопот хватало.

— Так, может, он вообще умер.

— Да? — спросила та и задумчиво добавила: — Может быть.

Писатель Бухреев, который вместе с Максимом провожал глагольцев и прочих диссидентов в тот день, сказал, что один номер альманаха у него где-то есть и он готов его одолжить Максиму.

— А зачем тебе?

— Да видишь ли, — замялся Максим. — Мне предложили написать книгу…

— А-а… понятно. Мне тоже предлагали.

— Да?! — изумился Максим, которого несколько покоробило, что предложение не было эксклюзивным.

— Ну да. Только я почему-то им не подошел. Я ведь близко только Авдеева знал. Остальных шапочно. Хотя какая им разница?

Максим выждал несколько секунд, переваривая эту странную информацию, затем вернулся к теме звонка.

— Ну а людей-то как мне найти?

— Черт его знает… Прошло столько лет… Знаю, что мать Авдеева получала какие-то открытки от сына.

— Откуда?

— Ну как откуда! Из Германии.

— Опять из Германии! Слушай, я не пойму. Меня одного, что ли, удивляет, что почти за сорок лет никто из эмигрировавших никак о себе не заявил? Люди талантливые плюс-минус, деятельные, с именами, в общем-то активные диссиденты. И ни о ком я за все это время не слышал ничего. А я ведь жил и в Израиле, и в Америке. Никто не работал на «Голосе Америки», никто не выступал по Би-би-си, никто не писал в эмигрантской прессе. Что, в конце концов, за чертовщина?!

— На меня-то ты чего орешь? — разозлился Бухреев.

— Извини, просто странно это…

— Погоди, — вдруг замер на том конце провода Бухреев. — Вот ты сейчас про радио сказал, и я вспомнил.

— Что ты вспомнил?

— Я вспомнил, что Купермана звал к себе Бессонов.

— А кто это?

— Редактор на «Радио Свобода» в Мюнхене. Он еще в конце пятидесятых сбежал. Я их как-то познакомил, и он пригласил Купермана к себе на радио.

— Ну слава богу! — обрадовался Максим. — Хоть какая-то ниточка. Давай его координаты.

Бухреев продиктовал длинный заграничный номер, хотя предупредил, что телефон мог устареть — с Бессоновым он контакт не поддерживал.

И, уже перед тем как повесить трубку, сказал Максиму:

— Послушай… так ты ж вроде еще с Яшей Блюменцвейгом дружил.

— Было дело.

— А я вот о нем что-то слышал… то ли читал где-то… Правда, может, это был какой-то другой Блюменцвейг.

— Увы, — усмехнулся Максим. — Слышать я тоже что-то слышал. Можно сказать, Блюменцвейг — единственный, о ком я вообще что-то слышал. В Интернете видел, да вот только найти его самого так и не смог, хотя и хотел. Так что хрен редьки не слаще.

— Ну, бывай.

— И тебе не хворать. А за «Глаголом» я на днях заеду.

После разговора с Бухреевым Максим задумался.

Яша Блюменцвейг был

его однокурсником по литинституту в далекие семидесятые. После института их пути разошлись. Яков увлекся сионизмом, диссидентством и быстро попал под колпак КГБ. Максим же стал умеренным конформистом, то есть ни с кем не воевал, просто кропал свои рассказики, подрабатывая в журналах редактурой. Если печатали, был рад. Если нет, огорчался, но не сильно. Если просили подправить, подчистить, подсократить, легко правил, чистил и сокращал. При этом числился он в «подающих надежды» и действительно был небесталанен. И доверяли ему. До тех пор, пока в жене, как уже было сказано, не проснулась одна восьмая еврейской крови. А Яша так достал компетентные органы, что ему посоветовали ехать в свой Израиль. Он и поехал, точнее, полетел. Вместе со всеми — через Мюнхен. Когда же спустя пять лет и Максиму выпала дальняя дорога, он был уверен, что легко найдет Яшу в Израиле — Блюменцвейга отличала еврейская деловая хватка. Но никаких следов Яши, к своему удивлению, не обнаружил. Потом перелетел в Америку — та же история. В конце восьмидесятых, случайно оказавшись в одном из ресторанов на Брайтон-Бич, он услышал, как на мотив популярной советской песни «Полюбите пианиста», некогда исполняемой Леонтьевым, какой-то хохмач с одесским акцентом поет песню, где оригинальные слова были переделаны на стебный манер. Что-то типа «Полюбите сиониста, хоть он с виду неказистый». Максим слушал вполуха. Пока отчаянно грассирующий певец не дошел до строчек:

Пусть он не Фейхтвангер и не Цвейг, Полюбите сиониста быстро, быстро, очень быстро — Завещал нам Яша Блюменцвейг.

Тут Максим вздрогнул. И, когда песня кончилась, подошел к певцу узнать, когда, а главное, где и кому Яша что-то завещал. И вообще при каких обстоятельствах он умер, раз даже успел что-то «завещать». Певец удивился и сказал, что лично Яшу не знает, но знает, что тот живет в России. А что касается завещаний, то просто после перестройки Блюменцвейг выпустил какую-то антисемитскую брошюру, которая наделала много шуму в эмигрантских кругах.

— А чего ж вы поете, что Яша завещал «полюбить сиониста», да еще и очень быстро?

— Ха! — усмехнулся певец. — Таки в том и весь изюм цимеса шутки юмора. Яша завещал нам «быстро полюбить сиониста». Полюбить в прямом смысле.

И певец недвусмысленно задергал бедрами и быстро задергал руками взад-вперед, как будто что-то на себя натягивал.

— Ты меня понял, да? — захохотал он, и его брюхо затряслось от смеха, как будто хохотало отдельно от хозяина.

Брошюрку эту Максим потом нашел, прочитал и обалдел. Он был готов к антисемитизму, но то, что он прочел, была настоящая, можно сказать, вопиющая юдофобия. Причем не очень доказательная и как будто намеренно грубая. То есть с реанимацией пещерных мифов о жидомасонском заговоре, крови христианских младенцев и протоколах сионских мудрецов. Автор выглядел то ли идиотом, то ли шутником, то ли провокатором.

Оказавшись в Москве, Максим принялся искать Яшу, но оказалось, что тот уже где-то в Питере. Начал искать в Питере, а Яша уже почему-то в Омске, потом в Самаре, потом еще где-то. В конце концов цепочка оборвалась.