Витим Золотой (Роман 2)
Шрифт:
– Здравствуй, Кунта, - ставя на землю ведра, проговорила Устя.
– О, здравствуй, тетька Уста!
– радостно приветствовал ее Кунта.
– Ты чего не приходил учиться?
– спросила Устя.
– Охо-хо, хозяйка!
– Кунта отбросил черпак в сторону и провел рукавом холщовой куртки по лицу.
– Эх, дорогой мой человек! Целый день туда-сюда воду тащить нада, потом верблюда пасти, потом кашу варим с братом, а придет вечер, как дохлый лягу - и айда спать.
– Устаешь?
– сочувственно спросила Устя.
– Хуже верблюда.
–
– Пришел бы, да вот к хозяину жана приехала. Воды таскай, дров руби, баню топи...
– Кто же тебя заставляет?
– Сам я. Мало-мало денежки получать надо же!
– Накопил поди уж?
– Устя посмотрела на его рваные, растоптанные сапоги.
– Только чуть-чуть еще...
– Ты бы лучше купил себе сапоги, а то простудишься.
– Ничего. Сапоги брат починит. Он все умеет... Сначала лошадь будем покупать.
– Зачем тебе еще лошадь, у вас же есть верблюд?
– У меня-то есть, а у брата ничего нету. Ему лошадь надо, калым платить тоже надо. Старший брат скоро будет себе жану брать... А как возьмешь ее без калыма, ну-ка скажи?
– Кунта посмотрел на Устю и лукаво прищурил и без того узкую прорезь глаз.
– Пусть найдет русскую, тогда и калыму не надо, - пошутила Устя.
– Ого! Друг!
– Кунта внушительно покачал своей заячьей шапкой.
– На русской...
– А что?
– Эге! Хо-хо!
– Кунта снова взялся за черпак.
– Что ты все хохокаешь?
– возмутилась Устя.
– А то, что за русскую-то в Сибирь пойдешь, дорогой человек!
– Не говори глупости, чудак ты этакий!
– возразила Устя.
– Какой такой чудак! Кодар-то взял русскую - и айда!
– Вспомнил...
– Устя растерянно выпустила из рук коромысло.
– Конечно, помним! Видал я, как ему руки железом спутали, потом казак с ружьем в Сибирь его погнал!
Кунта взял черпак и начал наливать в бочку воду, искоса поглядывая на свою учительницу, видел, как она молча покусывала губы. Ему вдруг стало жаль ее. "Наверное, зря все-таки я напугал девку казаком с ружьем", подумал Кунта и, чтобы исправить ошибку, проговорил:
– Зачем сама за водой пришла? Сказала бы мне, я бы тебе целую бочку притащил и денег не брал бы ни одной копейки...
– Надоел ты, Кунта, со своими копейками!
– сердито проговорила Устя.
– У тебя на уме только деньги да лошади...
– А без лошади как можно казаху? А вон Тулеген-бабай какую Микешке кобылку давал? Ого! Вон он идет, Микешка-то, и барана тащит! У меня тоже много будет баранов...
– Тебе не о барашках нужно думать, а чаще приходить ко мне учиться! Человеком станешь.
– Когда буду богатый, на муллу выучусь...
С Усти сразу слетел весь ее назидательный тон. Не сдержав смеха, она шагнула вперед и споткнулась о ведра. Они с грохотом покатились с пригорка.
– Ай-ай!
– Кунта отбросил черпак и помчался за ведрами.
– Значит, муллой будешь?
– принимая от него ведра, переспросила она.
– Очень хорошо быть муллой, - вздохнул
– Зачем же столько жен?
– Сколько у меня будет кунаков! Чай кипятить надо? Бешбармак варить, доить кобыл, кумыс заквашивать? Школу тоже открою...
– Какую школу?
– Мальчишек стану учить по Корану. Сяду в юрте, как царь-патча, рядом камчу положу.
– Бить станешь?
– А как же! Я у муллы две зимы учился. Все муллы так делают. Озорники ведь мальчишки, мало-мало кровь пускать надо, а то совсем слушаться не будут.
Ведя на веревке барашка, подошел Микешка и поздоровался. Посмеиваясь, Устя рассказала ему о мечте Кунты.
– Другой раз зайдет вечером и такое сморозит!
– проговорил Микешка. Посматривая на раскрасневшуюся Устю, спросил: - А вы, Устинья Игнатьевна, совсем перестали к нам заходить.
– Да как-то времени нет, - смутившись, быстро ответила Устя.
– Я, Микешка, помогать приду, - наполняя Устины ведра, сказал Кунта.
– Вместе зарежем твоего баранчика. Кишки и требуху отдашь мне?
– Отдам, - добродушно ответил Микешка.
Попрощавшись с Устей, он потянул барана к дому, где жил Доменов. Кунта, тронув своего верблюжонка, помахивая кнутом, затарахтел бочкой.
Устя, нацепив на коромысло ведра с водой, стала медленно подниматься на пригорок. Над саманными свежепобеленными избенками радужно курился дымок. Группа рабочих башкир, не признававших праздника, растаскивали черные бревна сгоревшей промывательной фабрики. Слышался скрежет падающих бревен; вихрившаяся над пожарищем сажа разносилась по поселку и оседала на крышах. Темнорукие, в лисьих и волчьих ушанках временные рабочие, раскатывая бревна, орудовали слегами. Обойдя это памятное пожарище, Устя свернула в свой переулок и вошла в сени. Поставив ведра, она разделась. В продолговатой землянке они занимали с Василисой одну комнату с маленькой кухней. Дверью в комнату служила синяя домотканая дерюга, служившая Василисе во время ее мытарств одеялом и периной. Откинув дерюгу, Устя посмотрела на Василису. Гладко причесанная на пробор, она стояла с оголенными руками у корыта и стирала. Мягкие светлые волосы Василисы, заплетенные в две тяжелые косы, жгутами лежали на белых, забрызганных мылом плечах. Покачиваясь сильным телом, она терла куском мыла брезентовую робу. Почувствовав, что на нее смотрят, она обернулась. Устя стояла в дверях, как в рамке, пристально разглядывала раскрасневшуюся от стирки подругу.
– Может, что у вас грязное есть, бросайте, заодно уж, - проговорила Василиса. У нее было чистое, продолговатое лицо, небольшой, чуть хрящеватый нос. Напряженный и нервный изгиб бровей и полноватых губ говорили о силе и твердости характера.
– Спасибо, у меня все чистое, - сказала Устя. Держась за косяк, продолжала: - Гляжу на тебя и думаю, какая ты, Василиса...
– Думаете, наверное, вон какая дуреха, взяла да и выбрала деда внучатого...
– улыбаясь, проговорила Василиса.