Витька Мураш - победитель всех

Томин Юрий Геннадьевич

До ближнего острова было километра четыре. С берега он казался совсем рядом, но по воде мы шлепали с полчаса, пока он стал приближаться.

Острова у нас почти сплошь из камня. У берегов — целые каменные завалы, не везде и пристанешь.

Мы плыли вдоль острова, пока не нашли бухточку, а в ней пляж — маленький, как лысина у Евдокимыча.

Когда стали разгружаться, ко мне подошел Колька.

— Мураш, Батона дядя Костя не отпустил, он без спроса удрал.

— Ну и правильно, — сказал я.

— Я не про

то. Когда все будут еду складывать в общую кучу, ему положить нечего.

— Поделимся.

— Давай сейчас, а то ему неудобно.

— Какая разница? Все равно все общее.

— Разница есть, — сказал Колька. — Ты, Мураш, то умный, а то совсем ничего не соображаешь.

Я посмотрел на Батона. Он бегал по берегу, помогая вытаскивать вещи из лодок, подавал рюкзак, но у него никаких вещей не было, даже удочки.

— А зачем еду раскладывать?.. — сказал я. — Возьми мой рюкзак и отдай ему. Мне-то все равно, мне удобно.

— Ты генерал, чтобы твой рюкзак носить?

— Не генерал, — сказал я, — а меня дежурным оставляют у лодок. Все равно нести кому-то придется.

— А-а-а… — сказал Колька.

— Бе-е-е… — ответил я.

С Колькой разговаривал я спокойно, но сам жутко радовался. Очень редко мне удается победить Кольку, когда мы спорим.

Колька отнес мой рюкзак Батону, и тот сразу взвалил его на плечи.

Возле бухточки палатки поставить было нельзя: сплошной ельник и камни. Ребята разобрали вещи и пошли в глубь острова.

Ко мне подошел Леха.

— Зачаль как следует лодки. Разобьем лагерь — тебя кто-нибудь сменит.

— Зачем чалить? Я же здесь, они никуда не денутся.

— Спорить не будем, — сказал Леха. — Такой порядок. Вам понятно, матрос Мурашов?

— Чего тут непонятного…

Леха ткнул пальцем в сторону «казанки».

— Услышу мотор — все! Сажаю тебя в лодку и везу домой. Насовсем.

— Ты на меня не кричи, — сказал я. — На матросов кричать не полагается. Ты командуй спокойно.

Леха вздохнул.

— Витька, я просто тебя предупреждаю: если кто из вас утонет, Ивану Сергеевичу — тюрьма.

— Не утонет. Ты же — спасатель.

— У меня не сто глаз, — сказал Леха. — Действуй. Возьми сапоги в «казанке».

Когда Леха ушел, я надел высокие сапоги, вытолкнул лодки на воду и заякорил так, чтобы они не бились о дно.

В «казанке» лежал бинокль. Я взял его, вылез на берег и присел на камень. В заливе поднялся небольшой ветерок, но здесь было тихо. Я слышал стук водокачки, где-то в поселке затрещал пускач трактора; в заливе шел небольшой буксир — его динамик на все море орал песню про «королеву красоты»; все звуки были слышны отдельно.

Где-то далеко затарахтела моторка. Я нашел ее в бинокль, она шла в залив. Кто в ней сидел, было не разобрать.

Я повесил бинокль на грудь и обошел бухточку. На берегу всегда можно найти что-нибудь интересное. Я читал, что на кораблях матросы никогда не плюют за борт. Им не запрещается, а просто примета такая. Но на всякий мусор примета, наверное, не действует — валят в море все, как в помойку.

После шторма на берегу полно всяких ящиков, досок, банок из-под сока, полиэтиленовых бутылок — чаще всего с иностранными надписями. Может, у иностранцев мусора больше, а может, они только в свое море не плюют, а в наше им можно.

Шторма давно не было. Я нашел только пару больших пенопластовых поплавков от сетей. У меня в сарае и так гора этого пенопласта, на сто лет хватит для удочек.

Когда я вернулся к лодкам, моторка была уже недалеко от нашего берега. Я глянул в бинокль и узнал дядю Костю. Он заглушил мотор и медленно греб вдоль пролива, поглядывая в мою сторону. Меня он, конечно, не видел — все-таки с километр до него было.

Дядя Костя поднял руку, что-то блеснуло на солнце и плюхнулось в воду. Затем дядя Костя погреб еще медленнее.

«Ищет сети кошкой, — понял я. — Испугался, что мы в эту сторону поплыли. Наверное, запомнил Лехино обещание».

Я повернул в ту сторону, куда ушли все. Ничего не услышал, наверное, ушли далеко. Если сейчас придет Леха, то дяди Костиным сетям — привет. Главное — сам он их показал. Леха бы еще триста лет искал эти сети кошкой по всему проливу. А мне не хотелось, чтобы пришел Леха. На сети мне плевать! Я про Батона подумал, что тогда ему дома совсем жизни не будет.

Я снова навел бинокль на моторку и… не увидел дяди Кости. Лодка как-то странно огрузла на корму, задрала нос; мотор висел на корме, а дяди Кости не было.

Я пригляделся и увидел две руки, вцепившиеся в корму моторки. Под кормой маячила голова в кепке. Лодка как-то странно дергалась, а голова то приподнималась над водой, то погружалась по самую кепку.

«Сеть, что ли, отцепляет?» — подумал я, но тут же сообразил, что там глубина метров десять.

Дядя Костя тонул. Он подтягивался на руках, и тогда из воды показывались его плечи. Но его словно кто-то тянул под воду, и я снова видел только руки и кепочку.

Якоря выбирать я не стал, а просто перерезал ножом веревки. Мотор был еще теплый и завелся сразу. Я дал полный газ, «казанка» вылетела из бухты.

Дядя Костя тонул молча. Когда я заглушил мотор, то не услышал ни звука. Только волны чмокали под кормой моторки.

Наверное, дядя Костя совсем ослаб. Он уже не подтягивался на руках, а просто висел, вцепившись в корму. Голова его запрокинулась, ушла под воду и только белое лицо, будто отдельно, плавало на поверхности.

Из своей «казанки» я схватил дядю Костю за руку.

— Не трожь… — прохрипел он. — Нырни… отрежь сеть… за сапог зацепило.

Я стягивал сапоги, брюки, и все у меня не расстегивалось, все цеплялось…