Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
Шрифт:
Водораздел в развитии советской культуры был обозначен Первым съездом Союза советских писателей — важнейшей культурной организации сталинской эпохи, объединившей враждующие фракции предыдущего периода и проложившей новый курс под общим для всех знаменем социалистического реализма. В то же время съезд 1934 года стал и международным событием. Вместе с 600 советскими писателями и деятелями из высшего руководства — делегатами съезда — в его работе участвовали 43 иностранца, представлявших цвет левых литературных друзей и сочувствующих, включая Луи Арагона, Иоганнеса Р. Бехера, Жан-Ришара Блока, Оскара Марию Графа и Андре Мальро. Их присутствие на съезде закрепило доминирование par excellence литераторов среди иностранных друзей{883}. Как показал Борис Фрезинский, в ходе именно этого мероприятия возник замысел больших писательских съездов в Европе при поддержке СССР. Идея повторить съезд советских писателей за рубежом была высказана, по ряду свидетельств, на встрече иностранных писателей с советскими лидерами и литераторами на даче Горького 24 августа 1934 года. На самом съезде Карл Радек, возможно выполняя пожелание Сталина, обратился с предложением о создании объединенного антифашистского фронта писателей к Мальро и Блоку, которые позже поделились этим планом с И. Эренбургом{884}.
Замыкая цепь указанных важных событий, открытую съездом ССП, Эренбург взял инициативу в свои руки и играл в дальнейшем важную роль в культурной политике Народного фронта. С точки зрения этого западника, нашедшего свое место в сталинской системе, даже смягчение политики МОРП после 1932 года было недостаточным, поскольку организация по-прежнему демонстрировала близорукую нетерпимость к сочувствующим западным интеллектуалам. Ключевой момент отношений Эренбурга со Сталиным настал в сентябре 1934 года — вслед за съездом писателей и заявлениями тем же летом генерального секретаря Коминтерна Георгия Димитрова, в которых одобрялись антифашистские альянсы между коммунистами и социалистами. На тайной встрече в Одессе Эренбург посоветовался со своим старым другом Бухариным, бывшим главой Коминтерна, остававшимся видной фигурой в научной и культурной сферах даже после того, как Сталин в 1928–1929 годах заклеймил его в качестве «правого уклониста». Бухарин помог Эренбургу в составлении подробного, выверенного обращения к Сталину о необходимости создания широкой коалиции европейских и американских писателей и, вероятно, сам отвез обращение в Москву. Это послание — первое в ряду тех, что Эренбург лично направил Сталину, — умело обыгрывало тему потенциала антифашизма в содействии «активной защите СССР». Основными объектами критики стали писатели-эмигранты — члены МОРП. Эренбург характеризовал МОРП как детище «нескольких венгерских, польских и немецких литераторов третьей величины», коснеющих в традиции РАПП. Он открыто называл их не только сектантами и писаками, но и людьми, которые — в отличие от него самого — «окончательно оторвались от жизни Запада». В результате они совершенно не заметили возникших после 1933 года возможностей сближения с ведущими западными интеллектуалами и продолжали нападки на них, отталкивая таких сочувствующих СССР деятелей, как Барбюс{885}.
Эренбург искусно объединил призыв к интернационализации тех перемен, которые уже произошли во внутренней советской культурной политике, с признанием возможностей, появившихся в связи с изменением политического ландшафта после захвата власти нацистами. В то же время Эренбург выступил против своих заклятых врагов — воинствующих леваков, от чьих нападок он отбивался уже более десяти лет. Он перечислил наиболее знаменитых писателей из тех, что были известны в переводах на русский язык, которые наверняка захотят «тотчас» последовать за СССР — Роллан, Жид, Мальро, Барбюс, Арагон, Фейхтвангер, Драйзер, Блок, Томас и Генрих Манны и Джон Дос Пассос. Это была игра на той слабости, которую советская культурная дипломатия питала к влиятельным фигурам; и это же было подражанием сталинской стратегии в политике: «Западноевропейская и американская интеллигенция прислушивается к “крупным именам”. Поэтому значение большой антифашистской организации, возглавляемой знаменитыми писателями, будет весьма велико»{886}.
Сталина подобные аргументы полностью убедили. Он дал соответствующие указания члену Политбюро Кагановичу, который в тот период часто курировал вопросы идеологии: «Прочтите письмо т. Эренбурга. Он прав. Надо ликвидировать традиции РАППа в МОРПе. Это необходимо… Это большое дело. Обратите на это внимание». Кагановичу поручалось осуществить план Эренбурга, и результатом стала самокритика внутри МОРП, отрекавшегося теперь от «элементов рапповщины», а в конце 1935 года и ликвидация самого объединения. Другими словами, инициатива Эренбурга — Бухарина в немалой степени помогла придать гибкость советской политике Народного фронта, которая вскоре докажет свою успешность{887}. Хотя Сталин предпочел работать над этим сам — во время встреч со своим биографом Барбюсом, а не с Эренбургом, более конкретным результатом инициативы стал Международный конгресс писателей в защиту культуры. Он проходил в Париже в июне 1935 года и собрал более 320 делегатов из 35 стран, до 3 тыс. зрителей ежедневно посещали его заседания. Таким образом, антифашистская культура обретала себя и вступала в свои права. Это был сложный синтез международных встреч и взаимоотношений, включавший фундаментальные понятия, которые по-разному интерпретировались в разных национальных и политических контекстах, при тщательно скрывавшейся, однако довольно очевидной для многих наблюдателей роли советской поддержки, а также советских интеллектуальных посредников. Сама идея писательского конгресса была прежде неизвестна во Франции, и образцом для ее воплощения послужил Первый съезд ССП в 1934 году{888}.
Ирония состояла в том, что МОРП заменило исчерпавшую себя рапповскую модель новой и главной моделью советской литературной организации — Союзом советских писателей, тем самым мостя широкую дорогу к собственному закрытию. Новое руководство МОРП накануне ликвидации данного объединения включало некоторых деятелей из ССП, таких как Сергей Третьяков, а также функционеров с опытом работы в ВОКСе — например, писателя Михаила Аплетина и критика Сергея Динамова. Приняв участие в деятельности преобразованного МОРП в 1934–1935 годах, эти чиновники от литературы и партийные интеллектуалы превратили в 1936 году ССП, и в особенности его Иностранную комиссию, в новую влиятельную организацию. Михаил Кольцов, предложивший членам Политбюро ликвидировать МОРП, взял это дело на себя и получил средства на покрытие расходов для приема от десяти до двенадцати иностранных писателей в год. Когда в 1936 году Кольцов собрал свою Иностранную комиссию ССП, за столом сидели разные люди, включая бывалых ветеранов с богатым международным опытом (Аплетина, Третьякова, Динамова) и советских поэтов и писателей с международной известностью — Бориса Пильняка и Бориса Пастернака{889}.
Начало в 1934 году эпохи Народного фронта совпало с назначением на должность руководителя ВОКСа Александра Яковлевича Аросева, который энергично стремился использовать новые возможности советской культурной дипломатии и тем самым укрепить позицию собственной организации. Сомнения Аросева и неустойчивость его положения уравновешивались сильными политическими амбициями Александра Яковлевича и его давним, еще с середины 1920-х, союзом со сталинским крылом партии. Он раз за разом обращался к Сталину за помощью в деле обновления ВОКСа, используя при любой возможности старую дружбу с Молотовым, Ежовым и другими приближенными вождя. На долю Аросева выпала отчаянная битва. ВОКС больше не критиковали за внимание только к интеллектуалам, но тем не менее Общество потеряло немалую долю своего престижа, накопленного с 1920-х годов, и работа в нем казалась новому руководителю явным служебным понижением по сравнению с дипломатической карьерой. Он жаждал получить новый дипломатический пост в Париже, однако именно эта неудовлетворенность сильнее подталкивала его к борьбе за успех в качестве председателя ВОКСа.
Мучимый сомнениями насчет отношений советской культуры с Западом, Аросев в середине 1930-х годов подал множество предложений, нацеленных на восстановление позиций ВОКСа, — повысить квалификацию кадров Общества, четко определить его место в иерархии учреждений (в 1936 году он предложил подчинить ВОКС Совнаркому) и создать при ЦК «авторитетную комиссию по вопросам культурных связей с заграницей». Аросев мечтал о том, что ВОКСу будут даны монопольные полномочия на управление международными культурными связями, подобно тому как в 1936 году была закреплена монополия «Интуриста» на иностранный туризм. Он выспренне писал Сталину, что получивший новые полномочия ВОКС сможет обеспечить «политическую проверку» всех потоков культурного импорта в СССР. Аросев указывал и на то, что статус ВОКСа настолько невысок, что его глава даже не может получить такие привилегии, как разрешение для строительства дачи в писательском поселке Переделкино{890}.
Аросев так и не убедил Сталина и других партийных руководителей в необходимости сделать ВОКС монополистом в сфере культурной дипломатии. Однако бурная деятельность Александра Яковлевича подготовила почву для того, чтобы руководимая им организация извлекла максимум преимуществ из возможностей, открывшихся в результате новой политики Народного фронта. Как и другие советские культурные организации, работавшие тогда на международной арене, наибольших успехов в привлечении иностранных интеллектуалов ВОКС достиг в 1935–1936 годах. Среди зарубежных интеллектуалов этого периода, «активно» сотрудничавших с ВОКСом в культурной сфере, были не только самые заметные попутчики-литераторы как, например, Роллан и Жан-Ришар Блок, но и архитекторы, художники, педагоги, ученые. Составленный в 1936 году список иностранцев — кандидатов в почетные гости отразил новые амбиции ВОКСа: в нем фигурировали влиятельнейший американский историк Чарльз Бирд (Beard) и киноактер Чарли Чаплин, чей фильм 1936 года «Новые времена» был назван «большим поворотом влево» {891} . [74]
74
Профессиональный состав иностранцев, которых ВОКС «обслуживал» в течение десяти месяцев 1935 года, показывает: крупнейшая группа (205 чел.) состояла из артистов и писателей, далее следовали педагоги (117 чел.), ученые (108), врачи (102); гораздо меньше было инженеров (31 чел.), экономистов (14) и архитекторов (6) (см.: Там же. Оп. 1. Д. 278. Л. 12).
Неиссякаемый поток предложений Аросева лично Сталину и в Политбюро дает также ключ к пониманию того, как и культурная, и политическая элиты усвоили обновленную повестку дня мировой культуры. Здесь сыграл свою роль растущий советский интерес к продвижению культуры как символа системного превосходства — культура «образцов» теперь должна была не рисовать светлое социалистическое будущее, а превратить Москву в главный маяк социалистической культуры для всего мира. Этот новый дух проявился в писаниях Аросева, несмотря на противоречие между его самоидентификацией старого большевика и его же отношением к Европе, где он провел много лет, — отношением, которое нередко граничило с преклонением. По его словам, ВОКС теперь не должен был, как ранее, просто демонстрировать иностранцам те или иные достижения советского «культурного строительства» — он должен был добиться того, чтобы широкие круги западноевропейской интеллигенции признали историческое превосходство созданной в СССР социалистической культуры. В 1935 году, пытаясь убедить Сталина передать под начало ВОКСа коммерчески успешный «Интурист», Аросев заявил, что эта конкурирующая организация своей меркантильностью и непрофессионализмом дискредитирует страну в целом, даже если достигает успехов, которые превращают СССР в «культурный центр мира»{892}. Комплекс превосходства находил отражение и в культурной дипломатии. Аросев вполне мог питать надежду на то, что программа, сформулированная в терминах культурного превосходства, могла бы создать условия для выгодных Советскому Союзу отношений с западноевропейской культурой левого толка, которой он восхищался.
Хотя культурное взаимодействие и путешествия интеллектуалов между США и СССР активизировались после дипломатического признания Советского Союза американским правительством в 1933 году, заслуживает внимания то, что, какой бы важной альтернативой Европе в качестве второго варианта передовой модерности Америка ни была, она по-прежнему отсутствовала в рассуждениях на эту тему как самого Аросева, так и других советских интеллектуалов, работавших в сфере культурной дипломатии. Наиболее влиятельным советским текстом о Соединенных Штатах того периода была «Одноэтажная Америка» Ильфа и Петрова — насыщенный, сложный и зачастую сочувственный очерк двух сатириков об их поездке по Америке в 1935 году. Но даже у них список восхваляемых характерных черт страны и народа открывался производительностью труда, тогда как американская культура изображалась как откровенно ребяческая. Ильф и Петров писали, что в характере американцев наблюдается множество раздражающе детских и даже примитивных черт, но самая замечательная детская черта — любопытство — у американцев почти отсутствует. Даже в полном восторгов письме наркома пищевой промышленности и торговли А.И. Микояна (побывавшего в 1936 году с трехмесячным визитом в США и посетившего, в частности, завод Форда) — а более проамерикански никто из тогдашних советских политиков не высказывался — содержались почти ритуальные ссылки на отсутствие «культурности» у американских экспертов: «Они многого не знают, люди ограниченные, но свое дело, узкую свою специальность знают прекрасно». Микояна не смущало, что делился он этими впечатлениями, пожалуй, с наименее образованным членом советского руководства — Кагановичем. Со своей стороны, Аросев в отчете наверх о работе ВОКСа в США за 1934 год прибегнул к метафоре, удивительно похожей на использованную Ильфом и Петровым. Он ссылался на комплекс неполноценности не вышедшей из отрочества американской культуры, которая постоянно смотрит на Европу, поскольку ей «не хватает своих культурных традиций и навыков». Из всех европейских культур именно «наша социалистическая культура» (ее принадлежность к европейским не вызывала у Аросева сомнений) может прийти «на помощь» Соединенным Штатам{893}.