Витя Коробков - пионер, партизан
Шрифт:
Марков нахмурился, тряхнул рыжей шевелюрой.
— С Аркашкой конец, — сказал он. — На прощанье я ему рожу расквасил.
— Ну? За что это?
— С отцом своим заодно работает. И меня, гадюка, купить думал, да просчитался.
— Как это? — ужаснулся Витя. — Что же он тебе предлагал?
— За нашими шпионить — вот что! Давай, говорит, следить за всеми и в полицию доносить. За это, говорит, деньги платят.
Вася сплюнул сквозь зубы и с удовольствием закончил:
— Здорово я его тогда отдубасил! И сейчас, как вспомню,
Он снова сплюнул:
— Ну шут с ним, с Аркашкой… Чем занимаешься, Витька?
Витя пожал плечами:
— Дома сижу. Рисую немножко. А ты? Вася огляделся и возбужденно зашептал:
— Я, Витька, наверное, в партизаны пойду. К батьке подамся, — зашептал он еще тише. — Понял? Только не сейчас. Когда возьмут.
— А когда возьмут? — побледнел Витя. Сердце у него подскочило и забилось часто и громко.
— Это я не знаю, — развел руками Вася. — Видно будет.
Ребята помолчали. Несколько раз Витя порывался что-то сказать. Наконец решился:
— Вася! Знаешь, задумал я одно дело. Давно задумал. Только… — Витя помедлил, — Только если та вправду мне товарищ…
— Ты, Витька, это брось, — перебил, его Вася. — Была у нас ссора, верно. Ну, а теперь — теперь такое время: ты пионер, и я пионер. Можешь не сомневаться. Вот моя рука.
Витя крепко сжал твердую, в ссадинах руку товарища:
— Тогда пошли ко мне. Дома все расскажу. А может, сразу и за работу возьмемся.
На другой день около полудня на Старокрымском шоссе появились два мальчика. Один щупленький, черноволосый. Другой — рыжий, коренастый, с крупными веснушками на лице. Они шли, заложив руки в карманы, и беспечно болтали.
Пройдя километра полтора, ребята поднялись на взгорье и скрылись в стоявшем неподалеку разрушенном здании.
Вскоре из-за поворота на шоссе вылетела легковая машина. В морозном воздухе раздался вдруг резкий звук, словно выстрелили из ружья. Наклонившись на один бок, «оппель» затормозил и остановился у обочины. Шофер-немец, вышел, сердито хлопнул дверцей. С переднего сиденья соскочил офицер-эсэсовец.
— В чем дело, Ганс?
— Ничего особенного, господин штурмбанфюрер. Обыкновенный прокол!
— Черт знает что! — негодовал офицер, подтягивая черные перчатки. — Поворачивайся живее. — Он взглянул на ручные часы и снова выругался.
Шофер наклонился, отвинчивая гайки. Машина надолго застряла на шоссе. А из разбитого снарядами дома на горке за ней следили две пары внимательных глаз.
— Минут тридцать позагорают, — насмешливо заключил рыжий мальчишка. — Смотри, Витька, видно, не в одном месте напоролся.
Витя удовлетворенно кивнул:
— Я густо сыпал. Один карман почти пустой, — он выгреб из кармана остатки битого стекла, мелко нарезанной жести, ржавых гвоздей. — А ты? Надо, Вася, на обратном пути еще подбросить.
Они осторожно выбрались из развалин и зашагали к городу.
ЖЕСТЯНАЯ
Вскоре после встречи с Васей Витя нашел еще одного друга — старого знакомого, художника Слепова.
Василий Акимович неожиданно переехал на новую квартиру и открыл жестяную мастерскую.
— Жить-то чем-нибудь надо, — объяснял он всем это нелепое превращение — А я старый жестянщик. Еще в детстве отцу помогал.
Слепов теперь жил через два дома от Коробковых, и можно было по задворкам легко пройти к нему в любое время. Витя как-то наведался в его небольшую темноватую комнату с отдельным ходом.
Слепов сидел за низеньким столиком, в большом заляпанном сажей фартуке. Не бросая работы — он паял какую-то посудину, — художник стал расспрашивать, что нового в городе.
— Я ведь живу, как затворник, никуда не выхожу, — пояснил он.
— Что нового? — переспросил Витя. — Все то же. Фашистов и полицаев полно. Ходить противно. Ну, да мы с Васькой решили ничему не подчиняться и все делать наоборот. Ну их к черту, фрицев.
— В анархисты, выходит, записались, — усмехнулся Слепов. — Ну и что? Получается?
— Еще как! Вчера после комендантского часа на Карантин ходили.
— Зачем? — удивился художник.
— А так, — Витя беспечно тряхнул головой. — Пошли и все. Подумаешь, по городу ходить запретили! А мы не подчинились.
Слепов нахмурился, напильник заскрежетал но жести.
— Это зря, — неодобрительно сказал он. — Я понимаю: идет человек, рискуя жизнью, во имя большого дела. Срочное донесение, что ли, несет, или пробирается мост подорвать, или другое какое задание выполняет. Или, помнишь, Гаврош патроны собирал. Он погиб, но недаром. В его риске был смысл. А вы… Пошли для шика: вот, глядите, мол, какие мы храбрые, никого не боимся. А поймали бы вас.
— Не поймают…
— Ну, а если бы поймали? Могли убить… А ради чего? И каждый бы сказал: по-дурацки погибли, ничего путного не сделали. Фашистам ваша гибель только на руку.
Витя нетерпеливо поморщился.
— Василий Акимович! Да мы же не маленькие, понимаем. По закоулкам прошли, никто и не заметил. А задание мы бы рады получить, да где его взять-то?
— И все же рисковать зря глупо.
— А что делать? Вот если б задание получить, настоящее! Да где там!
Витя отвернулся и хмуро смотрел в окно, наполовину задернутое темными занавесками.
— Что дома? — после минутного молчания поинтересовался Слепов.
— Да что — тоска. — вздохнул Витя. — Отец у фашистов в типографии работает… Вот, бумажки печатает, — и он вынул, из кармана и протянул Слепову объявление.
Художник повертел бумажку в руках.
— Любопытно, любопытно, — пробормотал он, бегло просмотрев напечатанное. — Оставь-ка это у меня. Пригодится. — Он отложил объявление в сторону. — А мать как?
— Поправилась. Вчера мне от нее здорово попало. Нашла в ящике в чулане патроны и карабин.