Витязь на распутье
Шрифт:
Но даже тогда государь еще колебался. Он то хватался за перо – написание такой грамоты доверять кому бы то ни было не стоило, включая даже надежного Бучинского, – то вновь раздраженно отбрасывал его в сторону, вскакивал из-за стола и принимался метаться по моему кабинету, испытующе поглядывая на меня – точно ли я не вру? Все-таки хоть Дмитрий и достаточно смышлен, но тут в его голове никак не укладывалось – если дать меньше, то добьешься своего гораздо быстрее. Что за загадочный парадокс?
Пришлось хлестнуть по его самолюбию. Мол, пока что получается, будто он просто покупает себе невесту. Для толстого старого урода такая покупка вполне обычное дело, но Дмитрий-то молод, силен, правит в такой огромной державе, да и собой недурен, так зачем позориться?
Вообще-то насчет последнего весьма спорный вопрос. Разной длины руки, сам маломерок, глаза невелики, к тому же подле правого изрядный довесок в виде здоровенной бородавки, которая тоже явно не очаровывала, – все это не говорило о красоте, но тут уж мне деваться было некуда. Впрочем, если вдуматься, то я почти не фальшивил – «недурен» как раз и означает, что не урод, а таковым я его и впрямь не считал.
Зато именно своим обещанием и стальной уверенностью в голосе я и добил его окончательно, после чего Дмитрий взялся за перо и написал собиравшемуся в Самбор Власьеву соответствующую грамотку, в которой государь все-таки неохотно накарябал, дабы поумерили число подарков, а уж насколько именно – тут он во всем полагается на самого дьяка.
– Годится ли? – кисло осведомился он, показывая текст.
Я бегло просмотрел его, недовольно поморщился – уж очень он обтекаем, но ничего, главное – передает суть.
– Годится, – согласился я, поскольку и сам накатал послание, в котором рекомендовал Афанасию Ивановичу на основании слов государя не просто подрубить количество подарков, но и уменьшить до предела.
Что же касается качества, то и тут стесняться не стоит, то есть оставить для дарения самое дешевое. Перебьется прекрасная полячка, которая, кстати, на самом деле далеко не прекрасная – показывал мне Дмитрий парсуну [90] , глянув на которую я сделал вывод, что и впрямь любовь зла или, по меньшей мере, загадочна.
90
Небольшой портрет, как правило, поясной.
Поначалу, сразу после рассмотрения, у меня мелькнула мысль, что всему виной непомерное тщеславие нашего государя, которое в нем умело разожгла еще сильнее, хотя куда уж больше, ясновельможная паненка. Дескать, из кучи женихов (ох, что-то сомнительно мне, что их число столь велико) Марина выбрала именно Дмитрия.
Нет, я понимаю, нищему изгнаннику, которым он был в то время, весьма лестно слушать, когда тебя предпочитают пану Рафалу Собесскому, какому-то князю бжегскому и куче других, имена которых не раз с упоением называл мне Дмитрий еще в Путивле.
Но, во-первых, сам он их не видел, основывая свой перечень на единственном источнике – словах самой Марины, да еще ее отца, который соврет – недорого возьмет, то есть информацию можно смело ставить под сомнение. Если она и верна, то лишь частично. Во-вторых, даже если предположить, что все женихи действительно существовали, на мой взгляд, только одного этого обстоятельства для собственной женитьбы как-то маловато.
А затем я удивился еще больше, узнав, что Сигизмунд уже намекнул через того же Гонсевского, что теперь-то, когда Дмитрий уселся на отчий стол, он вполне может выбрать себе невесту куда более знатного рода, например… его родную младшую сестру принцессу Анну, но наш государь даже не стал это обсуждать.
Задав Дмитрию пару вопросов, я пришел к выводу, что ни количество прожитых лет потенциальной невесты, ни внешность Анны его совсем не интересовали – он просто отказался от нее, и все.
Получается, внешние данные принцессы ни при чем. Неужто и впрямь в нем клокочет любовь?
Вообще-то иногда умная женщина запросто может компенсировать отсутствие смазливости умом. Помнится, мне как-то довелось видеть в музее на одной античной монете изображение той самой знаменитой Клеопатры, и я долго не мог поверить, что это чучело с длинным крючковатым носом – орлы отдыхают – египетская царица, по которой сходили с ума Цезарь и позже Антоний.
А у Марины Мнишек и носик приличный, хотя тоже слегка похож на ястребиный, но все равно до безобразной Клеопатры девушке далеко. Да и прочие черты ее лица – острый подбородок, сухие и тонкие, плотно сжатые губы – пускай не блещут, но и не вызывают дрожь отвращения, так что ей взять будущего московского государя красноречием и прочими интеллектуальными достоинствами куда проще. Кстати, и сами глаза – единственное, что в какой-то мере могло претендовать на красоту в лице этой шляхтянки – тоже выдавали незаурядный ум.
Выходит, и впрямь воспылал страстью? Но, с другой стороны, учитывая его поведение в Путивле и позже в Москве, страдающим от тоски по своей нареченной я бы его не назвал – слишком большой любитель наш государь, говоря деликатно языком древних авторов, плугом своим ненасытным пашню чужую пахать. Истинно влюбленные так себя не ведут.
Так отчего же он так уж прилепился к Марине Мнишек, что прямо-таки пылает в нетерпении скорее сыграть свадьбу?
Однако времени гадать над этим фактом у меня особо не имелось – хватало куда более насущных и животрепещущих проблем, так что я отложил его в сторону, хотя предварительно выжал из странного стремления Дмитрия максимум.
Дело в том, что после отправки к Власьеву гонцов, которыми были мои ратники (не немцам же такое поручать – с ними на Руси всякое может приключиться), я вдруг подумал, что у моего посыльного к Емеле могут возникнуть трудности с пересечением границ, и постарался максимально облегчить ему дорогу. С этой целью я спустя пару дней сумел уговорить Дмитрия даже на то, чтобы он изменил задачу посольства, направляемого в Самбор.
Мол, только посвататься, и все, но ни в коем случае не обручаться, пока Марина пребывает в Польше. Дескать, не принято на Руси совершать столь серьезный обряд заочно, в отсутствие жениха, да еще такого знатного.