Витязь на распутье
Шрифт:
Первый раз государь сам предложил мне это обсуждение, но не из-за горячего желания заняться законодательством, а чтобы дать дополнительный шанс Густаву. Мол, мы у тебя потрудимся, а Федор с Ксенией, как подобает хозяевам, пусть развлекают остальных гостей, да и самой царевне заодно по ходу общения будет не лишне поближе познакомиться с женихами.
Учитывая, что чуть позже терем Годуновых под благовидным предлогом покидал и Басманов – то он уходил спать, ссылаясь на усталость после очередной охоты, а то заглядывал к нам, – получалось, что гость оставался только один. К тому же сам Дмитрий непременно по прошествии первого же часа обсуждения частенько вызывал и Федора – дескать, нужно посоветоваться с царевичем, что-то он скажет по тому или иному вопросу.
Тут тоже все шито белыми нитками – понятно, что Годунов был не столько нужен Дмитрию, сколько не нужен там, в своем тереме, чтобы будущий жених вообще мог остаться наедине с Ксенией, пускай и ненадолго. Словом, государь стремился создать максимум благоприятных условий для успеха предстоящего сватовства. Разумеется, уединиться с царевной у Густава все равно не выходило – слуги-то оставались, да и Федор всякий раз, ссылаясь на приличия, уже через десять – пятнадцать минут покидал наше общество, возвращаясь к сестре и шведскому королевичу, – но все же хоть что-то.
Что же касается указов, то сразу отмечу, что такая мера предосторожности, как предварительное обсуждение их в моем присутствии, оказалась совсем не лишней, поскольку государь поначалу далеко не со всем соглашался, а кое-что отвергал напрочь, причем настолько решительно, что стоило больших трудов переубедить его.
Вообще-то, если во всех подробностях рассказывать о посиделках нашего первобытного Законодательного собрания, можно написать целую книгу, однако, думаю, вкратце изложить, как я выжимал из «ледокола» все возможное, наверное, следует…
Глава 19
Аз повелеваю
Лишь считаные тексты подготовленных мною и Бэконом документов прошли почти без правки государя. Кажется, их было всего два: «Указ о карах за глумление над верой» и «Указ о величии государя и наказаниях за покушение на его жизнь».
Доказывать необходимость прочих мне пришлось. По счастью, Дмитрий пребывал в одиночестве, а остальные были на моей стороне, включая даже… его приближенных. Басманов, когда он у нас появлялся, лишь деликатно покряхтывал, и это в лучшем для государя случае, поскольку, памятуя о Фетиньюшке, в основном бурчал, поддерживая меня, нечто вроде: «Мудро закручено. Отчего бы и нет. Ежели призадуматься, так оно как раз впору…»
Да и Ян Бучинский, сопровождавший царя, при обсуждении чуть ли не всегда становился на мою сторону. Не забыл великий секретарь своего малодушия и неблаговидного поведения во время суда надо мной, когда его голос чуть не отправил меня на плаху, и теперь старался всячески загладить свою вину.
Например, когда зашла речь об установлении точного размера повинностей и оброка крестьян в пользу землевладельцев, именно он привел в качестве негативного примера Речь Посполитую. Мол, благодаря такому закону положение русских крестьян никогда не будет столь плачевным, как у него на родине. Не должен владелец, даже если он очень сильно нуждается в деньгах, драть со смердов семь шкур.
Кстати, отмечу, что как раз над этим законом мне почти не пришлось трудиться – он попал мне в руки, будучи полностью готовым, благодаря… Борису Федоровичу Годунову. Даже идея была не моя, а покойного царя, который первым завел речь о необходимости упорядочить подати, выплачиваемые крестьянами. Мне оставалось только кое-что подправить и внести для них несколько дополнительных льгот.
В перспективе благодаря им можно было практически полностью ликвидировать переход к другим хозяевам, причем уничтожить пресловутый Юрьев день [92] исключительно на добровольной основе, официально оставив его нетронутым. Люди попросту перестанут сниматься с земли, поскольку те подати, которые они должны платить, через десять лет сократятся на одну пятую. Еще через пять лет они должны будут выплачивать только три четверти от первоначальных выплат. Еще пять лет, и вновь сокращение – теперь уже до двух третьих, а в итоге через двадцать пять лет крестьянин должен был платить лишь половину налогов. Разумеется, при условии, что он продолжает сидеть на прежнем месте. Стоит же ему перейти к кому-либо, как он сразу теряет все эти льготы, ибо «счетчик» незамедлительно обнуляется.
92
Имеется в виду церковный праздник в честь святого Георгия, отмечавшийся 26 ноября. В течение двух недель (за неделю до праздника и неделю после) допускался – при условии выплаты всех задолженностей – переход крестьян от одного владельца к другому.
Аналогично обстояло дело и с выплатой ссуды на обзаведение. Каждые пять лет, начиная с десятого года, восьмая часть ее прощалась, к двадцати пяти годам доходила до половины, а к пятидесяти крестьянин не должен был ничего.
Вместе с ним я подсунул государю и другой указ, посвященный вотчинам, поместьям, праву владельца заменять одно на другое, а также еще одному праву – замене того же поместья на прямые денежные выплаты из казны. Поначалу Дмитрий уверял меня, что по доброй воле никто не захочет лишаться земель и деревень с людишками, но я возразил, что стоит прийти первому неурожайному году, как они, пускай и не все, но многие, немедленно изменят свою точку зрения.
Кроме того, можно добавить некоторые льготы. Например, если дворянин перестал служить – то ли по причине преклонных лет, то ли по болезни, – а сыновей у него нет, львиная доля его поместья переходит в казну, а бывшему служаке остается всего треть. Это сейчас. Зато если он перешел на денежную оплату, то во всех перечисленных случаях он будет получать пенсию, равную половине своего прежнего жалованья. А инвалиду будет выплачиваться еще больше, скажем, две трети. Ну и семье погибшего в боях казна тоже станет выплачивать неплохие деньги. Например, треть от жалованья.
Немало возражений вызвал у него и «Указ о суде». Идея его необходимости была мною изложена в преамбуле, которая – ну что тут поделаешь, надо говорить с народом «современным» языком – в изложении Еловика звучала заковыристо: «Дабы всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа были во всяких делех всем ровна». Суть, если говорить современным языком, такова: равенство всех перед законом, в который, правда, были заложены различия в правах, но только что касалось наказаний. Например, кнут и торговая казнь исключались для бояр, окольничих, думных дворян, стольников и всех ратных людей, кроме простых вояк, которые могли подвергнуться бичеванию, но за совершение достаточно тяжелых уголовных преступлений. Однако и тут приговор помимо кнута подразумевал предварительное изгнание из служилого сословия.
Но это по наказаниям, а процедура самого суда одинакова как для боярина, так и для простолюдина, включая даже приезжих иноземцев: «Не стыдяся лица сильных, и избавляти обидимого от руки неправедного…» – как «перевел» Еловик мои слова.
По счастью, при его утверждении сказалась поддержка английского философа и секретаря Дмитрия: Бэкон приводил примеры из жизни своей страны, а Бучинский с негодованием рассказывал о беспределе шляхты, вспомнив про который, государь согласно кивнул головой, утверждая.