Витязь на распутье
Шрифт:
Отныне никто не мог быть арестованным, заключенным в тюрьму и так далее без постановления суда. Ничья частная собственность не могла быть изъята у владельца без судебного решения, никто не мог безнаказанно посягнуть на личность человека – например, воевода вообще не имел права приказать кого-либо выпороть. Каждый получал свободу вероисповедания.
– А-а… ежели бунт? – осведомился Дмитрий. – Худа не выйдет? Право токмо у судей, а воеводы для усмирения бунташных людишек ничего не в силах учинить.
Я пояснил, что этот нюанс у меня вошел в «Указ о судьях», и ткнул пальцем в нужное место. Там действительно говорилось,
Лишь тогда государь угомонился и приступил к дальнейшему обсуждению.
Вообще-то перечислять можно еще долго, но если кратко, то это были основы гражданских прав. Составлял я их, все время держа в голове возможные протесты бояр, которые, естественно, приветствовали бы такое самоограничение государевых прав, но только в вопросах, касающихся их самих. Так вот, чтобы они поменьше бухтели и проглотили приманку не поморщившись, я особо тщательно постарался раскрыть именно их вольности. Например, краткое первое упоминание неприкосновенности любой частной собственности – но затем подробное описание, куда входили боярские вотчины, боярские земли, боярские села, боярские, боярские, боярские…
Дмитрий даже поморщился, когда читал, и метко указал, что достаточно первого предложения, а все остальное лишь повторение, да и то какое-то однобокое, поскольку если речь идет о любой собственности, то почему я все время талдычу про боярскую…
– Ну не у всех же столь проницательный ум, государь, – вежливо возразил я. – Иные из твоего сената, заслушавшись сладким словом, забудут о начале, и тогда…
Объяснение ему понравилось, после чего он даже несколько раз тыкал мне в соответствующее место, чтобы я развил то или иное положение указа. Так появились строки о благородном сословии, которое даже государь не может повелеть выпороть, не говоря уж о том, чтобы приказать арестовать боярина, и так далее, и тому подобное…
– Так ты у меня и вовсе все права отнимешь, – усмехнулся Дмитрий.
Вроде бы сказал в шутку, но в его взгляде, устремленном на меня, я прочел нечто иное. Вообще-то он был прав. Действительно отнимал. Не все, конечно, но поворот к конституционной монархии намечался и впрямь настолько крутой, что государь почуял, как его самодержавный «мерседес» уже встал на два колеса. Кажется, пора нажать на тормоза, о которых я благоразумно позаботился.
– А зачем тебе вообще иметь возможность их пороть? – осведомился я. – Для того чтобы насладиться их унижением и нажить смертельных врагов, опасных вдвойне, потому что они тайные? Пройдет время, ты забудешь о том, как их унизил, но они-то нет, и при опасной ситуации, которая возникает у каждого правителя, непременно окажутся в числе тех, кто воткнет или поможет воткнуть нож тебе в спину. И оно тебе надо? Если уж человек благородного сословия достоин кары, то той, после которой он не сможет причинить тебе вреда, ибо покойники не мстят. А право на нее у тебя останется.
Дмитрий недоуменно
– И все?! – изумленно осведомился он.
– Вполне хватит, – уверил я его. – Только сейчас этого делать не стоит. Лучше, если об этом будет сказано обтекаемо, притом не здесь, но в твоем «Указе о судьях». Потому-то я специально указал, что судить могут только равные равных или представители высших сословий – низших. Ты же государь, следовательно, из высших, а потому…
Суть уловки состояла в следующем. По проекту реформирования судейской системы во главе ее должны были быть пять верховных судей. Для них не обязательны ни доскональное знание всех законов, ни экзамены. Естественно, они обладали наивысшими правами. Основное их занятие – ревизия и инспекция всего остального корпуса. Однако помимо этого они имели право вынести приговор и отправить на казнь кого угодно, начиная от крестьянина и заканчивая окольничим и боярином. Причем в исключительных случаях, касающихся оскорбления государя, не говоря уж о покушении на его жизнь, особенно когда имелись неопровержимые доказательства вины, рассмотрение такого дела дозволялось в точности так же, как если бы речь шла о местности, объявленной на военном положении.
Так вот, нет никаких препятствий к тому, чтобы одним из этой пятерки Дмитрий особым указом назначил самого себя, но не сейчас – тогда кто-нибудь из бояр непременно догадается, не все же из них дураки, – а на пару месяцев позже. В конце концов, соответствующий указ можно даже заранее заготовить, чтобы осталось только поставить необходимую дату.
Держа в памяти возможный переворот, я подстраховался, посоветовав сейчас назначить троих, оставив одного в резерве – должен же у нас быть хоть один настоящий инспектор-ревизор. Государь вопросительно уставился на меня, но я молчал, скромно потупившись и с огромным интересом разглядывая травяной орнамент на своем серебряном кубке. Наконец Дмитрий не выдержал и прервал затянувшуюся паузу:
– Одного я, кажется, знаю и верю – ты мое доверие не обманешь, а кто еще двое?
– Басманов, – осторожно произнес я.
– Ему тоже верю, – кивнул Дмитрий. – Верю хотя бы потому, что без меня и ему, и тебе придется несладко… Если вообще выживете. А третий?
– Если такое право имеет государь, то оно же должно иметься и у престолоблюстителя. – И, увидев, как скривилось его лицо, заторопился с пояснениями: – Об этом же говорит и общемировая практика, в которой уголовно-процессуальное право должно не только не противоречить конституционному и административному, но и быть…
Цитировать всю выданную на-гора ахинею из набора взятых с потолка юридических терминов не стану – чего позорится? К тому же знал я их не так уж и много, так что выдохся довольно-таки быстро. Выдохся, замолчал и проникновенно произнес:
– Ну вот, теперь даже ребенку понятно. Так как, государь?
Дмитрий некоторое время озадаченно смотрел на меня, не поняв ни слова (немудрено, ибо в моем бессмысленном наборе никто бы не разобрался), неопределенно передернул плечами и недовольно проворчал: