Витязи из Наркомпроса
Шрифт:
И ловко, с оттяжкой, от всей души врезал ему крепкого бурсацкого щелбана! Испуганный демон ойкнул, злобно взвыл и немедленно расточился, оставив после себя в воздухе зловонный нечистый дух.
— Эхе-хе-хе…, — с печальной улыбкой констатировал о. Савва. — Этакой сугубой ерундой Русского батюшку пугать задумали? Да мне после моей матушки Ненилы ничто же не…
И только грустно махнул рукой, затосковав о своей оставленной навсегда, единственной в жизни земной любви.
Потом, оправившись, гордо тряхнул своей львиной седой гривой, произнес торжественно:
— Где, смерть, твое жало? Где, ад, твоя победа? И никто пусть не плачет о своих прегрешениях, ибо прощение всем из гроба просияло!
Потом помолчал, посмотрел на бледнеющего, сползающего по стенке Сванидзе, и добавил:
— Ну, или почти никто…
Эпилог на земле и в небесах
«Так невыносимо больно! Мы расстаемся навсегда…»
В кабинете, чьи стены были отделаны мореным темным дубом, а на стене над двухтумбовым письменным столом висела черно-белая фотография Ильича, читающего газету «Правда», было тихо… В гнетущей тишине был слышан только мерный звук напольных часов, чей круглый бронзовый маятник неторопливо отсчитывал утекающие мгновения за узорчатым стеклом футляра… Из-за занавешанных кремовыми шторами высокого окна донесся державный перезвон кремлевских курантов.
Человек в сером полувоенном кителе, в мягких кавказских сапогах, с давно погасшей трубкой в руке, неторопливо прохаживался за спиной разнообразно одетых людей, напряженно сидевших за длинным столом для заседаний.
Человек остановился, задумчиво пососал трубку, перетек к столу, сердито выколотил её о хрустальную пепельницу.
Потом поднял на участников совещания свои карие глаза:
— Следует констатировать, товарищи, что товарищ Ежов, видимо, несколько утратил контроль за положением дел в своем непростом ведомствэ, да. А правильно ли это? Нет, не правильно. Учитывая тот круг задач, которые решают наши правоохранительные органы, они сами прежде всего обязаны безукоризненно соблюдать советские законы. А что получается на деле? Кое-кто, подобно пробравшемуся на высокую должность врагу народа Бокию, докатился до того, что проводил преступные эксперименты на наших, советских людях!
Человек так крепко сжал трубку в своём кулаке, что её чубук тихо хрустнул… От этого тихого звука сидящие за столом вздрогнули, как от выстрела.
Человек помолчал, справляясь с приступом гнева, тихо продолжил:
— Мы тут с товарищами посоветовались, и решили, что товарища Ежова целесообразно будет переместить на другую работу, например, Наркомом Водного транспорта…
Лобастый карлик с маршальскими золотыми звездами на крапчатых петлицах от этих слов побледнел, как мел.
— Товарищ Чкалов!
Вскочивший из-за стола высокий светловолосый красавец в темно-синем кителе, перетянутый кожаным ремнем, с орденом Ленина на груди, вытянулся в струнку…
— Есть мнение назначит вас Наркомом Внутренних Дел… Как, справитесь?
— Конечно, нет! — уверенно, ни капельки не тушуясь, ответил летчик. — Я никогда не был на такой работе!
— Я до Октября тоже никогда не был Наркомом национальностей, и ничего, как-то справлялся… А чтобы вам было полегче, мы вам назначим хорошего заместителя…
Сидевший рядом с Чкаловым человек в пенсне, похожий на главного инженера крупного завода, что-то сердито по грузински пробурчал себе под нос.
— А что вы себе думаете, Лаврентий Павлович, будто мы вас из Тбилиси выдернули, чтобы главным архитектором Москвы назначить? Напрасно вы так думали. Что? Хотите быть заместителем у самого товарища Чкалова?
— Если его назначат в Наркомхоз, тогда да, конечно хочу…, — честно признался человек в пенсне.
— Что ты будешь делать?! Никто не хочет идти в Наркомвнудел. А что, разве товарищ Сталин хочет быть руководителем?
… Когда участники совещания уже покидали кабинет (в «предбаннике» которого товарища Ежова уже ожидали двое крепких сержантов госбезопасности), хозяин кабинета чуть коснулся рукой плеча человека в интеллигентном, трогательном, как у чеховского врача, пенсне:
— Погоди, Лаврентий… У меня к тебе есть еще один вопрос…
— Слушаю Вас, товарищ Сталин. — мгновенно напрягся собеседник.
— Это хорошо, что ты меня слушаешь… Ты ведь там, в этом змеином гнезде, был?
— Сразу же! Как только пришла радиограмма в Госконтроль.
— И как там…
— Всё так и было. Ни единого слова преувеличения.
Сталин помолчал, думая о чем-то своём… Потом спросил, с непонятной яростью:
— Я тебя, Лаврентий, прошу… Очень прошу. По — партийному! Сделай так, чтобы никто не ушел безнаказанным! Чтобы их до седьмого колена…
— Конечно, сделаем. — пожал плечами Лаврентий. Мол, что за вопрос? Если только до седьмого, так пусть хотя бы до седьмого… Он всегда старался выполнять просьбы своего учителя и старшего друга не то что дословно, а добуквенно. Сам-то он хотел до двенадцатого колена вычистить. — Там сейчас товарищ Мехлис очень активно работает. Ну, и я его заодно проконтролирую, а то он там устроит не то что второй кишиневский погром, а чисто уманскую резню! Увлекается малость товарищ, сердце у него от увиденного зашлось…
— А скажи, Лаврентий… Те товарищи, которые это всё вскрыли… Где они?
— Исчезли, товарищ Сталин… бесследно… как будто бы их никогда и не бывало…
Сияющий серебром дирижабль «СССР В-6», погибший со всем экипажем в том последнем полете, когда он спешил на помощь героическим челюскинцам, неторопливо плыл в глубоком синем небе, среди ослепительных белых облаков…
В кабине корабля стояла счастливо улыбающаяся Натка, крепко сжимающая горячую ладонь Бекренева (молодого, веселого, в студенческой тужурке), рядом о. Савва в своем старом уютном подряснике что-то рассказывал внимательно слушающим его подростку Лёше и девочке с тонкими косичками…
А вокруг них тихо трепетало тающее на глазах золотистое сияние… И вместе с ним истончились и таяли в бескрайнем синем небе их фигуры…
Вот и всё… Свеча погасла, и оборвалась серебряная нить…
Было их с урядником тринадцать — Молодых безусых казаков. Полк ушел. Куда теперь деваться Средь оледенелых берегов? Стынут люди, кони тоже стынут, Веет смертью из морских пучин… Но шепнул Господь на ухо Сыну: «Что глядишь, Мой Милосердный Сын?» Сын тогда простер над ними ризу, А под ризой белоснежный мех, И все гуще, все крупнее книзу Закружился над разъездом мягкий снег. Ветер стих. Повеяло покоем. И, доверясь голубым снегам, Весь разъезд добрался конным строем, Без потери… К райским берегам.