Византия сражается
Шрифт:
Я шел на трамвайную остановку и чувствовал себя гигантом, шагающим среди зданий, крыши которых – не выше колена. Было все еще очень холодно. Я не обращал внимания на погоду. Перед собой я видел звезды и силовые линии, объединяющиеся, чтобы создать то, что мы называем Вселенной. Природа самой материи вот-вот должна была открыться мне. В институте я посещал лекции, но уже постиг их смысл. Я с вежливым нетерпением слушал профессора Меркулова. Он был дураком. Я не обращал внимания на замечания моих товарищей. Я возвращался домой и продолжал заниматься. Но запасы кокаина уменьшались. Я знал, что мне понадобится больше, если я хочу продолжить исследования, которые теперь занимали множество больших записных книжек. Я находился в расцвете сил и не мог позволить себе терять время. Я отыскал клочок бумаги с адресом друга, у которого собирался остановиться Сергей Андреевич Цыпляков. Я решил употребить остатки кокаина и вернуть табакерку. Это стало бы идеальным оправданием. Я бы сказал, что коробочка открылась и все лекарство рассыпалось. Он был бы благодарен за табакерку, которая казалась довольно ценной, а я узнал бы, где можно купить кокаин, и потратил бы на порошок деньги, предназначенные для покупки дорогих иностранных книг.
Я доехал на трамвае до Михайловского сада, отыскал указанный дом. Он был не так велик, как я воображал, но значительно больше тех домов, в которых мне приходилось бывать в Санкт-Петербурге. Швейцар остановил меня у входа, я вынужден был назвать ему имя Сережиного друга, Николая Федоровича Петрова. Швейцар что-то проворчал о крутящихся под ногами хулиганах и объяснил, куда идти. Следовало пересечь внутренний двор, потом подняться на самый верх здания; квартира занимала целый этаж, выглядевший весьма роскошно. Вокруг было очень тихо. Я позвонил в звонок. Дверь мне отворила молодая девушка, одетая только в японское кимоно. Нечто неопределенно восточное было в ее сильно накрашенном лице; она двигалась с особенной скользящей грацией, одновременно и застывшей, и естественной. Возможно, тоже балерина. Девушка ничего не сказала, впустила меня и тут же ускользнула во внутренние комнаты. Я снял кепку, закрыл дверь и последовал за ней. Я вошел в большое помещение, обставленное в стиле «Искусств и ремесел» [70] , своего рода русском варианте ар-нуво, очень модном в то время. В комнате я увидел множество павлиньих перьев и слегка вздрогнул: вспомнилось старое суеверие, согласно которому павлиньи перья приносят в дом несчастье.
70
Движение искусств и ремесел (Arts & Crafts) – английское художественное течение Викторианской эпохи, участники которого занимались ручной выработкой предметов декоративно-прикладного искусства.
– Вы что, друг Коли? – спросила девушка.
– Я хотел бы увидеть Сергея Андреевича Цыплякова.
Она тотчас бросилась в одно из глубоких кресел; кимоно распахнулось. Ее соски были подкрашены, а груди выглядели совсем крошечными. И открылись мужские гениталии. Оказалось, это юноша, накрашенный, как девушка. Я смутился, но недавно принятый кокаин помог мне прийти в себя и сохранить внешнее спокойствие.
Существо поправило свое кимоно и бесцеремонно произнесло:
– Не думаю, что Сережа и Коля разговаривают друг с другом. А вы что, действительно Сережин друг?
– Мы познакомились в поезде из Киева.
– Вы – тот жиденок, которого он пытался совратить?
Я улыбнулся и покачал головой:
– Вряд ли. Он здесь живет?
– Жил, пока они не поссорились.
– Он переехал?
– Ну, его здесь нет. Чего вы от него хотели?
– У меня его табакерка.
– Там остался порошок?
– Там никогда не было никакого порошка.
Юноша понимающе улыбнулся. Очевидно, он был опытным нюхачом. В мои планы не входило ссориться с человеком, который наверняка поможет мне отыскать то, что кокаинисты на всех языках называют «снежком».
Я сказал:
– Меня зовут Дмитрий Митрофанович Хрущев.
– Вы с юга.
Я изменил свой акцент, чтобы придать ему резкое, петербургское звучание.
– Могу ли я узнать ваше имя? – Я поклонился с насмешливой любезностью, с которой можно было обратиться к даме не слишком строгих правил.
Это ему понравилось. Он встал, сделав жест, который можно было принять за реверанс.
– Enchant'e [71] . Можете звать меня Ипполитом.
– Вы тоже связаны с балетом?
71
Очень рад (фр.).
– Связан, да. – Ипполит захихикал. – Выпьете? У нас все есть. Шампанское? Коньяк? Абсент?
Абсент только что запретили во Франции.
– Я бы выпил абсента.
Я никогда его не пробовал и хотел воспользоваться возможностью, пока не вернулся владелец квартиры. Он мог оказаться не столь гостеприимным.
Еще раз ловко вильнув бедрами, Ипполит направился к буфету и плеснул мне немного абсента.
– Воды? Сахара?
– Как обычно.
Ипполит пожал плечами. Он подал мне узкий бокал на длинной ножке, в котором сияла желтая жидкость. Надеюсь, на моем лице не отразилось удовольствие, с которым я потягивал горький напиток; однако именно в тот момент я пристрастился к новому пороку. Тому самому, которому, как ни печально, все труднее и труднее сопротивляться.
Ипполит легко распоряжался абсентом. Он принес мне бутылку. На этикетке стояло название «Терминус». Современные читатели не вспомнят старых рекламных объявлений, висевших лишь в лучших российских магазинах. Я, кажется, ни разу не видел таких в Париже. «Je bois a tes succ`es, ma ch`ere, – говорит Арлекин своей даме fin-de-si`ecle на рисунке Мухи, – et a ceux de lAbsinthe Terminus la seule bienfaisante» [72] .
Я приготовился терпеливо ждать развития событий. В самом худшем случае явится рассерженный хозяин, который подскажет, где найти Сережу, прежде чем выставить меня. Можно было бы также отправиться в Малый театр на Фонтанке, где балет «Фолин» еще исполнял какой-то бессмысленный спектакль, поставленный великим обманщиком Стравинским. Мы вступили в эпоху блестящих фокусников, корчивших из себя творцов. Они использовали приемы странствующего цирка и превращали их в искусство. Это позволяло каждому чувствительному молодому человеку стать художником: требовались только способность к саморекламе и убедительный голос еврейского рыночного зазывалы.
72
«Я пью за твои успехи, дорогая… И абсент „Терминус“ дарует блаженство» (фр.). Упомянутый рекламный плакат был создан в 1892 году; на нем в образах арлекина и его дамы представлены более чем известные в те времена Коклен Бенуа-Констан и Сара Бернар. Последняя подала в суд на создателей рекламы, в результате плакат во Франции не использовался. Альфонс Муха (1860–1939) – чешский художник, яркий представитель стиля «модерн».
Ипполит посмотрелся в зеркало, на серебряной раме которого, как на всей отделке комнаты, были изображены голые нимфы и сатиры.
Дверь отворилась, и появился хозяин дома. Очень высокий, в огромной желтовато-коричневой волчьей шубе. Я тотчас почувствовал восхищение и зависть. Никто не пожелал бы расстаться с такой шубой, даже в разгар лета.
Волчья шкура упала на пол. Коля был одет во все черное: черную широкополую шляпу, черную рубашку, черный галстук-бабочку, черные перчатки, черные ботинки и, конечно, черные брюки, жилет и сюртук. Его абсолютно белые волосы могли быть как натуральными, так и окрашенными. Красноватый оттенок его глаз наводил на мысль, что передо мной альбинос, но я предположил, что это следствие нездорового образа жизни и природной меланхолии. Кожа мужчины казалась бледной, как подснежники в руках цветочниц на Невском. Увидев меня, Коля отшатнулся в притворном изумлении. Сжав в длинных пальцах черную трость с серебряным набалдашником, он улыбнулся с такой сочувственной усмешкой, что будь я девушкой – тут же упал бы к его ногам.
– Мой дорогой! – сказал он по-французски Ипполиту. – И что этот маленький серый солдатик делает у нас дома?
– Он пришел к Сереже, – ответил Ипполит по-русски. – Его зовут Дмитрий Алексеевич как-то там…
– Дмитрий Митрофанович Хрущев. – Я поклонился. – Я хотел вернуть это господину Цыплякову. – Я вытащил табакерку.
Изящным движением руки (я сразу понял, кому подражал Ипполит), Коля вырвал коробочку из моих пальцев и тотчас открыл ее.
– Пусто!
– Да, ваше превосходительство.
Я льстил и в то же время развлекал этого вельможу.
– Вы друг Сережи?
– Знакомый. Я хотел вернуть ему табакерку, но из-за учебы не смог.
– И чему вы учитесь? Вижу, вы наслаждаетесь абсентом. Смакуйте его и осушите стакан до дна, мой дорогой. Это последняя бутылка. – Коля говорил очень спокойно. Он даже не выказал недовольства по отношению к Ипполиту, как я ожидал. Я оказался рядом с настоящим джентльменом, денди старинного английского образца, а не debauchee [73] российского типа.
73
Любитель плотских удовольствий (фр.).