Византия сражается
Шрифт:
Вежливость заставила меня удержаться и не сообщать Коле, что я думаю о подобной громогласной ерунде. У англичан немало достоинств. Они превосходные инженеры, ученые-практики, да и неплохие рассказчики – сюжеты их романов всегда интересны, ярки, возбуждающи. Но как поэты они навредили миру сильнее прочих. Идеи Байрона и Шелли, вероятно, погубили больше молодых людей, чем идеи Карла Маркса. Романтизм – болезнь нашей эпохи, прямой результат увеличения количества свободного времени у представителей некоторых классов. Если не верите мне, просто посмотрите вокруг, на так называемых хиппи и люмпенов, которые вечно жалуются на бедность, но все же торгуются со мной за пальто, стоящие вдвое дороже, чем я прошу, и в итоге расплачиваются деньгами, которые им пожертвовало государство!
Возможно, как поговаривают, сейчас упадка не меньше, чем всегда. Но чем отличались так называемые декаденты начала века в Санкт-Петербурге – это чувством стиля; у них был вкус, общественное положение и по-настоящему хорошее
Образование, конечно, может также сбить с толку. Николай Федорович являлся чистокровным славянином, истинным славянином, сторонником славянского Возрождения, но любовь к романтическим стихам казалась его слабым местом, поскольку он был болезненным филосемитом, как и многие из его героев. Когда мы вышли из квартиры и направились к «Алому танго», он положил руку мне на плечо и начал читать какую-то ерунду из Байрона про «племя скитальцев, народ с удрученной душою». Эти строки (иначе я бы их точно позабыл) подсказала мне госпожа Корнелиус, которая получила образование в школе Годольфина и Латимера в Хаммерсмите, где обучались только самые способные дети.
Когда ты уйдешь от позорной неволи к покою? У горлиц есть гнезда, лисицу нора приютила, У всех есть отчизна, тебе же приют – лишь могила! [80]Сентиментальность такого рода зачастую свойственна денди. Они как будто позволяют себе единственную слабость. У кого-то это симпатия к собакам или лошадям, с которыми они обращаются исключительно сердечно. Николай Федорович же чувствовал слабость к евреям, к тем самым людям, которые как раз замышляли уничтожение его самого и всего его класса. Такова трагическая ирония жизни, которую я замечал повсюду, где бы ни был. Даже сам Вечный Жид, вероятно, не видел столько, сколько я.
80
Дж. Г. Байрон «О, плачьте…» (из цикла «Еврейские мелодии»). Пер. Д. Михайловского.
«Алое танго» находилось неподалеку от католической церкви Святой Екатерины, в переулке, где главным образом располагались ювелирные лавчонки и кондитерские. Это заведение было отчасти пивной, отчасти богемным кафе вроде тех, каких очень много на Монмартре, увешанным великолепными зеркалами и яркими лампами, со множеством круглых столов и золоченых металлических стульев, на которых сидели молодые люди и женщины в сверкающих нарядах, с бледными лицами и блестящими глазами; косметикой пользовались и мужчины, и женщины. Все курили сигареты, в основном европейских марок, через длинные мундштуки. На сцене в углу негритянский квартет наигрывал новейшую ритмичную музыку джунглей: рэг, кекуок, кун-дэнс и слоу-дрэг [81] . Неужели шла война? Неужели не хватало хлеба? И света было так же мало, как свежего мяса или надежды? Путешественник во времени из книги Герберта Уэллса, посетив «Алое танго», подумал бы, что мир находится в идеальном состоянии и процветает. Многие открыто читали свежие номера возмутительных революционных и художественных журналов: «Правду», «Свободу», «Новые миры», «Аполлон» и «Космический манифест» [82] . Это заведение по духу несколько напоминало кабак Эзо, хотя и казалось более внушительным и изящным. Атмосфера дружелюбия, смеха и споров привлекла меня, как привлекала и прежде. Здесь встречались известные личности. Имена посетителей были связаны с тем, что называли «русским прорывом» в изящных искусствах. Этот прорыв радовал меня так же, как бомбы, упавшие на Ноттинг-Хилл в годы Второй мировой войны.
81
Рэг, кекуок, кун-дэнс, слоу-дрэг – негритянские танцы, популярные на рубеже веков, в основном близкие регтайму.
82
В одном ряду перечисляются и большевистские издания, и модернистские журналы, и журнал «Новые миры», который редактировал Муркок в 1960-х.
Тогда благодаря абсенту и Колиному энтузиазму я сумел по крайней мере запомнить священные имена этого круга: Станиславский, Дягилев, Кандинский, Малевич, Шагал, Блок, Мандельштам, Ахматова, Рабинович и другие. Коля, конечно, мог назвать их всех, перечислить картины, даже напеть мелодии, если, конечно, это можно так назвать. Он наслаждался обществом Сергея в значительной степени из-за способности последнего интерпретировать современную музыку. Но, как и большинство артистов балета, Цыпляков был наделен очень ограниченным воображением. Танцор умеет не более шести вещей, в которых может добиться совершенства: хороший прыжок, возможно, па-де-де или, может, одно из тех неестественных движений, что так высоко ценятся. И они повторяют их много раз, в каждом балете, свободном или, наоборот, очень тщательно поставленном. Клянусь,
Позже мы, перебрав абсента, отправились в другое, менее внушительное место под названием «Бродячая собака», где у Коли были друзья, с которыми он чувствовал себя более непринужденно и расслабленно. Мои собственные воспоминания об этом эпизоде очень отрывочны. Я напился до бесчувствия и творил какие-то ужасные глупости. Я вспоминаю, как маленький, не слишком симпатичный еврейчик лепетал какие-то стихи об Оссиане и Шотландии, о луне и крови. Хотя он говорил по-русски, стихи, вполне возможно, могли оказаться английскими; во всяком случае, логично было бы это предположить. Несколько строк мне запомнилось, поскольку они всегда приходят на ум, когда я напиваюсь (теперь это случается редко):
Ты знаешь, мне земля повсюду Напоминает те холмы, Где обрывается Россия Над морем черным и глухим… [83]Если бы я и пристрастился когда-нибудь к современной поэзии, то это произошло бы в компании Коли. В ту ночь я пришел в себя на пороге дома, глядя вслед экипажу, возвращавшемуся к мерцающим городским огням, и одновременно возясь со звонком. Мне отворила несчастная мадам Зиновьева, которая ужаснулась состоянию моего мундира, а затем, поняв, что я пьян, начала кричать, что она не оправдала оказанного доверия и позволила мне попасть в дурную компанию. Я объяснил ей, что обедал с известным графом, и это слегка успокоило женщину. Когда я не смог вспомнить его имя, она начала причитать и ворчать. Мадам Зиновьева не сердилась на меня, но она обещала мистеру Парроту, что со мной не случится ничего дурного. Она отвечала за мое моральное состояние. Я уверил ее, что сегодня – особый случай. Мне пришлось принять приглашение графа. Было бы ужасно невежливо отказаться.
83
О. Мандельштам «Не веря воскресенья чуду…»
Хозяйка помогла мне раздеться и лечь в постель. Я спал так долго, что, если бы не воскресенье, мне пришлось бы пропустить занятия. Наутро у меня началось похмелье. Ощущение депрессии несколько ослабло, когда я обнаружил в одном из верхних карманов шинели бумажный пакет с двумя граммами прекрасного кокаина. Два вдоха – и я стал новым человеком. Я слишком поздно спустился к завтраку, как сообщила мне улыбающаяся мадам Зиновьева, качая головой; в итоге я взял одну из своих книг по машиностроению и насладился парой стаканов некрепкого чая в близлежащем кафе. Я читал главу о защищенном шестицилиндровом двигателе Лунделя [84] , который тогда уже вышел из моды. Проблема с учебниками состоит в том, что они обычно отражают сведения двадцатилетней давности. Однако это чтение показалось мне очень легким по сравнению с абстракциями, которыми я занимался большую часть недели.
84
Мотор Лунделя в конце XIX века использовался в различных конструкциях электрических вентиляторов; это, пожалуй, единственный на тот момент способ его применения.
Эта глава дала мне несколько идей по усовершенствованию обычных подъемных двигателей, которые тогда начинали использовать на некоторых линейных кораблях; подобные идеи, в свою очередь, привели меня к размышлениям о самолетах, которые могли быть запущены с кораблей без обычной взлетно-посадочной полосы. В том небольшом кафе на Выборгской за Финляндским вокзалом весенним утром 1916 года я изобрел современный авианосец. Это было не что иное, как тренировка ума. Сделав первые эскизы и продумав все необходимые механизмы, я смял бумагу и выбросил ее. Позже я вернулся к этой идее и сделал более точные наброски, но этот рассказ поможет моим читателям понять, насколько плодотворны были мои занятия и как небрежно я относился к передовым концепциям.
Я вернулся домой к обеду и провел день, изучая спецификации электрических лифтов «Вейгуд» и «Отис» с регуляторами «Розенбуш» [85] с целью построить взлетную полосу с гидравлическим управлением; ее можно было опускать, когда она не требовалась, и поднимать, когда самолеты шли на посадку. Я разработал метод швартовки воздушных кораблей в море, также с помощью электрических лебедок; дирижабли могли оставаться на буксире на время простоя, а затем наносили бы воздушные удары там, где их не ждали.
85
«Вейгуд» и «Отис» – старейшие компании по производству пассажирских лифтов.