Византийская тьма
Шрифт:
— Два года, — смущенно ответил Денис. — Действительно, как я мог это забыть? Да, да, именно сегодня, на Симеона Столпника твоя коронация… Ровно два года!
— Вот видишь! — сказал Андроник, он словно убеждал ребенка. — Давай лучше я стихотворение прочту.
Жизнь коротка, а может быть короче,
Но ты ее позиций не сдавай.
Пусть бой идет лишь за остаток ночи,
Ты и мгновенья в нем не уступай!
— Кассия? — не к месту спросил Денис и поразился фатальному, бесконечно равнодушному лицу повелителя.
— Бежим! — предложил он. — На южном причале мы найдем судно… Слышишь? Зачем же ты тогда мне Кассию читаешь? У нас есть Врана, у нас есть пафлагонцы…
Но Андроник, смежив веки, покачивал головой отрицательно, раздувал усы и вообще, будто не рад был, что к нему на помощь явился верный клятве синэтер.
— К нам на север! — настаивал Денис. — К тавроскифам, в нашу страну!
— Какая там ваша страна? — улыбнулся василевс и поблекшим, морщинистым лицом, старческими глазами уже похож был не на восточного деспота и вождя народов, а просто на семейного дедушку. — Какая страна? Не ты ли сам, со своим Сикидитом, мне красочно расписывали, как удалось вам раздвинуть совершенно бесплотное божественное время и в образовавшуюся щель втянуть очеловеченную субстанцию… Или все это были все-таки враки? Где теперь она, эта твоя страна?
Денису до боли не хотелось отдавать этого старика на расправу неминучую, он просто не знал, как вдохнуть в него искру, волю к сопротивлению, чего раньше было у него так много!
— Государь! — продолжал убеждать он. — Впоследствии эту страну назовут Россией. Я же о той точке пространства, там я родился, там я рожусь когда-нибудь… Там луговые речки — Зуша и Мцна, там простор и бесконечная воля!
— Зусса и Метсна… — как зачарованный повторял император, вновь опустив веки и вновь безнадежно покачивая головой. Денис думал о том, что Симеон Столпник поразил его и парализовал все.
Вдруг Андроник ожил, светлые глаза вновь засияли, он даже руку положил Денису на локоть.
— Слушай, а если уж тебе не удалось возвратиться домой, в твой мир, ты не пробовал туда весточку послать, письмо?
— Каким образом, государь?
— Слушай, ты же мне рассказывал сам, что в тот день, когда ты там исчез, или на следующий день, вы должны были раскапывать что-то — кладовку, горн кузнеца в эргастирии чародея?
— Да, да, предположительно горн кузнеца.
— Так напиши записку, письмо, грамотку, что ли, поезжай туда, положи на то самое место… Спустя восемьсот лет они станут рыть и найдут!
«Боже, — подумал Денис. — О чем он способен еще думать, когда все горит и все рушится!» И было его все-таки жаль невыносимо, хотя на нем кровь и слезы невинных.
Император встал.
— Приказываю тебе уходить. Отрешаю тебя, как и всех других, от клятвы верности. Теперь будем каждый как может.
Зловещая тишина царила в огромном пустом дворце. Даже птицы перестали петь и летать. Только солнце палило во всю мощь в сентябрьском небосклоне.
— Обнимемся, синэтер! — И они обнялись в последний раз в этой жизни. Денис, несмотря на всю горечь момента, почувствовал странное облегчение.
И он помчался по лестнице, лихорадочно думая, как бы быстро найти лодку? Куда мог деться Сергей Русин с лошадьми? Будут ли его ловить мятежники? Наверное, будут.
Пронесся мимо Пупаки, монументального, как косматый медведь, стоявшего, как скала, с обнаженным двуручным мечом. Бедный Пупака не знал, что заговорщики прокрадутся к его сюзерену через потайной ход, а он так и останется стоять с двуручным мечом, пока не упадет, обессилев от голода.
На площади Августеон толпа погромщиков уже катила от Мясного ряда, свистя и улюлюкая, разбивая фонари. Все размахивали зелеными лентами, напялили зеленые камилавки, как еще вчера они напяливали синие.
— Бей Андроника! — кричали те же, которые еще вчера распевали про него песни.
Погромщики, пьяные и еще жаждущие выпить на дармовщинку, неслись по булыжнику от Святой Софии, этот же булыжник выворачивали себе для вооружения, на штурм дворца не решались, все же там у подъездов везде стояли варяги с непроницаемыми лицами. Но было страшно смотреть на их мощные кулаки, на их кожаные фартуки с засохшей бычьей кровью.
— Долой Андроника! — и свист в четыре пальца. И вдруг прямо над ухом Дениса чей-то тоненький голос зазвенел, как назойливый колокольчик.
— Вот он, вот он, вот он, вот он! Держите же его! Это же он, достославные римляне, который явился к нам с того света, который воскресил, а потом опять уморил царя Мануила, который примерял на себя священный царский венец!
«Уже и венец! — поразился развитию сплетен Денис. — Уже и примерял!» Но рассуждать особенно было некогда, потому что тотчас другой переливчатый колокольчик зазвучал с другой стороны:
— Это он, это он, это он, православные, ловите его!
И наш бравый комсомолец, наш могучий победитель на Хоминой горе заметался буквально как крыса, ища, куда бы исчезнуть.
На этом перекрестке под горой стояли пифосы — огромные керамические сосуды, в которые чистоплотные византийцы сбрасывали мусор. Денис, когда увидел впервые такой пифос, восхищался налаженностью городского хозяйства.
Улучив момент, он вскочил в пифос и притаился в нем. Хорошая акустика обеспечивала то, что в нем были четко слышны все звуки большого города. Вот водонос предлагает: «Гидро, гидро, гидро-о-о», а вот нищие поют стихиры в честь святого, просят милостыню. Слышен шум листвы высоко в кронах развесистых тополей, скрипит колодезь, топают и тонкие каблучки, и грубые сапожищи. Очень уютно! Для полного сходства с какой-нибудь Москвой не хватает только дребезжанья далеких трамваев.
Но для успокоенности оснований нет никаких. Вот за керамической стенкой слышится знакомое бормотанье и тяжелый дых астматика. А, это же Телхин, профессиональный клеветник, а назойливые колокольчики это все его многочисленные дети!
— Что ж вы, лентяи, — укоряет их Телхин, — Дионисия-то того упустили. За него бы Агиохристофорит много золота отвалил!
Колокольчики звенят, оправдываются.
— Может, он тут сидит, в этом мусорном пифосе? — предполагает Телхин.