Византийская тьма
Шрифт:
На безоблачном ночном небе Византии вдруг появились барашки, восходящее из-за моря светило озарило их брюшка. Над пузатыми куполами, над веретенами кипарисов, над причудливыми колокольнями взошел огромный с острыми рожками серебряный полумесяц.
Глава девятая
ПАЛИМПСЕСТ
Прошло три года. Многое изменилось в золотой Византии — царь, министры, фавориты, моды, песенки, но ничуть не изменился любимец цирка наездник Антиппа. Пусть он и облысел изрядно, даже ресницы, кажется, упали, и глаза выцвели, как одуванчики, но он по-прежнему боевой и гордый. Вот он в фускарии Малхаза, где тоже ничего не изменилось. (Увы, если не меняются дворцы и тюрьмы, отчего меняться кабакам?) Там, в фускарии, поклонники поставили его прямо на стол и устраивают ему овацию. Антиппа в лавровом венке принимает поздравления.
Под шум и восторги цирковых завсегдатаев в фускарию вошли еще два гостя, судя по одежде, откуда-то с благословенного Леванта — шелковые кафтаны, тюрбаны с перышком.
Один постарше — толстенный, одноглазый, глаз прикрыт у него черным листочком. Выказывает знаки почтения по отношению к своему молодому спутнику.
— Ну-с, господин синэтер, милости просим. Одолеем хотя бы по чарочке, а то все рыщем, рыщем без предела.
Молодой принимает его иронию, сам усмехается устало.
— Ты поосторожней меня званиями-то именовать. Полиция небось уж на ноги поставлена к нашему прибытию.
— А! — беспечно махнул одноглазый. — Сюда они не суются, в эту фускарию Малхаза… Правда, здесь своих глаз и ушей хватает.
Как бы в подтверждение его слов к ним подбежал прыткий слуга, окидывая гостей отнюдь не профессиональным взглядом.
— Добро пожаловать, с благополучным прибытием, что прикажете?
Слуга предложил им столик в самой глубине залы, у стенки. Там-де спокойно и каждое слово слышно. Но левантийцы предпочли соседство с шумными поклонниками Антиппы.
— Как угодно… — слуга потупил шкодливые очи и помчался исполнять заказ.
— Послушай, Тав… Тар… Нет, Тавроскиф… — начал одноглазый, с наслаждением протянув уставшие ноги. — Так ведь, кажется? О, Господи! Какое же чудное ты себе выбрал имя.
— Почему же? — пожал плечами молодой. — Это имя моего народа. Так у писателя Плиния, ты, наверное, и не слышал о таком.
— Ты скажешь! — обиделся одноглазый. — Мы ведь и в школах обучались. Наш папашенька имел звание императорский мавр, да разорился, сволочь.
Послушайте, послушайте! Вы их еще не узнали? Это же не левантийские купцы, как бы искусно они ни рядились. Это наши знакомые — пират Маврозум, а с ним красавец Денис, тот самый, который прославился как праведник из Львиной ямы.
Он разглядывал низкую и дымную, даже как бы липкую от запахов утробу знаменитого кабака, морщась при этом от шумных восторгов почитателей Антиппы. А говорливый мавр все теребил его:
— Не кажется ли, Тавроскиф, или как там тебя, что мы только впустую тратим время? Никакого мальчика нам не найти.
— Это смотря как искать. А то, действительно, можно только впустую тратить время. Хотя тебе-то оно на что, время?
— Как на что? — мавр даже всплеснул короткими ручками. — На Ионическом море сейчас самый сезон, там, где переправа из Италии…
— Опять за свои разбойничьи штучки! — усмехнулся Тавроскиф. — Ты же клялся никогда больше…
— Э, дорогой, что же делать? Мы на волю оба вырвались, неодеты, необуты… Экипируемся немного, потом опять искать мальчика. Да и Бог нас простит, мы же не бедняков станем курочить!
Примчался слуга, шваркнул кувшин с черным крепким, поставил стаканы, ухитрился одновременно подать и рыбу и чеснок. Сам при этом так и обшаривал лица сидящих. Денису подумалось: говорят, при Исааке Ангеле сыск лучше поставлен, чем при Андронике или Мануиле. После второго стакана мавр разнежился:
— А то знаешь? Махнем-ка мы лучше в Коринф, а? Там такие девочки! Знаешь песню: в Коринфе день светлее, вино всех вин вкуснее, красотки всех милее, так в Коринф!
— А ты забыл, как на той самой каторге, где мы с тобой одной связкой цепей были прикованы, ты каждый день клялся найти когда-нибудь того несчастного мальчишку, которого мы с тобою вместе и потеряли?
— Увы мне! — запечалился Маврозум, кладя курчавую поседевшую голову прямо среди яств. — Это так! Но боюсь, госпоже Врана он уж и не нужен, мальчик-то… Ты слыхал, будто она вторично вышла замуж?
— Дурашка ты, дурашка черномазенькая… — посочувствовал Денис, даже провел ладонью по седым завиткам на его затылке. — Тем более мы скорее должны найти мальчика, ведь он двойной сирота.
— Ой, как хорошо ты говоришь! — сентиментальничал старый пират. — Дурашка я, дурашка! Меня еще в жизни никто так не называл, все либо заискивали, либо боялись… Какой ты оказался славный и смелый, так и не хочется с тобою расставаться.
— Зачем расставаться? И не будем мы расставаться. Только никакого разбойничества, ни-ни!
— Да-а! — как ребенок, протянул его собеседник. — Легко тебе говорить! Ты и на тот свет летаешь, и царей ты исцеляешь, и, извини, человеческим задом на священном троне сиживаешь… А мы? Мы — рабы удачи!
— Ладной — Тавроскиф резко положил ладонь плашмя и встал. — Между тем время идет. Слышишь, бьют к поздней заутрени?
Мавр тоже встал, развязывая кошелек и зевая прямо в нос кланяющемуся слуге.
И левантийцы пошли к выходу мимо неукротимых завсегдатаев цирка, а Тавроскиф напоминал:
— Так зачем ты вел меня в эту фускарию? Ну-ка, ну-ка, ты, помнится, говорил, что поблизости находится место, где ты в последний раз видел Вороненка?
— Помню, помню, — насупился Маврозум. Его эмоциональная душа сотрясалась воспоминаньями былого. Они не обратили внимания, как на них, выходящих из фускарии, украдкой смотрел из-за занавески некто с благоприятным личиком и в камилавке лопушком.