Византийское наследство
Шрифт:
— Ибо вначале было слово — и слово было Бог!
Император и академик дружно перекрестились на икону, а затем Михайло Васильевич осторожно спросил:
— Государь, вы сказали, что тогда видели, а это было с вами в Шлиссельбурге, ведь так?!
— Да, именно так, Михайло Васильевич — я словно получил послание из грядущего времени, и постарался привнести полезное и избежать вредоносного. Многое послужило на пользу державы нашей, но худого нам не пришлось пережить, благодаря принятым
— Хорошее связано с вашими реформами…
— С нашими реформами, уважаемый Михайло Васильевич — мы все трудились на благо державы! Не нужно мне приписывать общее дело — и так святым сделали еще при жизни.
— И по праву, государь! Если бы не вы, то мыслю, не скоро бы появилась прививка от оспы, коническая пуля, система образования с новыми университетами и школами, больницы, госпиталя и аптеки. Простое и удобное обмундирование в армии и новые пушки для флота, опыты с электричеством, железная дорога с паровозами, пароходы…
— Я их сам, что ли делал?! Все было на поверхности, только человеческое мышление крайне зашорено, и не видит близкое на расстоянии. Многое из того что вы сейчас перечислили, создавалось ранее. Ведь все новое — это хорошо забытое старое!
— А что мы худого избежали, ваше императорское величество?! Если, конечно вы можете о том мне поведать.
— Почему не смогу? Вы действительно хотите знать, Михайло Васильевич? А если это очень худое, то воспримите?!
— Да, государь, скажите мне, прошу, — тихо произнес академик, внимательно глядя на исказившееся лицо императора. Иоанн Антонович помедлил немного, затем произнес:
— Чума должна была нагрянуть в семидесятом году. Москва от нее вымерла наполовину, мор прошелся по всему югу. Меры мы приняли заблаговременно, поставив карантинные кордоны по Пруту, Дунаю и Днестру — чума прошлась лишь по Валахии, затронув Трансильванию. Венгры тоже озаботились карантинами — потому «черная смерть» не перекинулась на европейские страны.
— Слава тебе, Господи!
Академик истово перекрестился, а затем посмотрел на монарха внимательно, осторожно кивнув головой.
— А еще было злосчастье?
— В прошлом году произошло бы страшное восстание крепостных, кровавый бунт по Уралу и Волге — тридцать тысяч дворян, включая женщин, стариков и детей, погибли бы от рук собственных крепостных, озверевших от отчаяния жестокостей, которые над ними творили господа. Мятеж подавили через год с невероятным трудом, буквально затопив его кровью — больше ста тысяч убитых и казненных.
Возникла долгая и напряженная паузу, теперь академику все стало ясно. Он встал с кресла и поклонился в пояс императору. Затем выпрямился, по щекам потекли горячие слезы.
— К этому все и шло, государь, при затянувшемся «бабьем царстве» — императрицы во всем потакали дворянству, раздаривая крепостных, не обращая внимания
— Не за что меня благодарить — я просто выполнял свой долг перед державой, которая мне Господом вручена!
Глава 14
Санкт-Петербург
Иоанн Антонович
ближе к вечеру 5 октября 1774 года
— Пошли дела, ошалеть можно! Что взять с двух свихнувшихся на мистике бабенок…
Иван Антонович пребывал в состоянии полного изумления с самого утра. Вначале из Шлиссельбурга прибыла малая галера с совершенно сумбурным совместным посланием от любимых женщин. Из которого император только понял, что стали они очевидцами немыслимого чуда, которое неоднократно приходилось ему видеть.
Нет, Никритин прекрасно помнил небольшую мистификацию, которую разыграл перед надзирателем Чекиным. Но об оной никто знать просто не может, его бывшие охранники сидят в крепости вроде «железных масок», и не чирикают. Да их вообще никто слушать не будет, по большому счету, в один миг рты кляпами закроют.
Однако упоминание о потерянных им во время осады крепости перстах Ивана Антоновича напрягло не на шутку. Два пальца хранились у Маши в Кобоне, в банках со спиртом. Он категорически запретил их показывать людям или держать в церкви, как и окровавленные холстины, что пошли на перевязку раненного императора.
Правда, вскоре появилась маленькая косточка от мизинца — ее нашли в башне сразу по завершении осады Шлиссельбурга гвардейцами. А так как кроме него, там никто перстов не терял, то сделали вывод — сей осколок принадлежит императору. Маленькую косточку заключили в серебряный ковчежец и хранили в крепостной церкви как величайшую реликвию вместе с иконой и лампадой, что были у него в камере.
И вот теперь ее императорское величество Софья Федоровна, и ее величество, царица Эпира и Албании Мария Васильевна почему-то считают, что «великие святыни» (он чуть смехом не подавился, когда прочитал опус о своих пальцах) должны быть «почитаемы».
— Вот удумали, паршивки! Спелись между собой дуэтом и других в хор свой затянули! Пороть надо за такое кликушество! Но генерал-прокурор каков — циник ведь, а тут челом бьет!
Свидетелями неизвестного пока «чуда» стали (кто бы мог подумать) — генерал-прокурор князь Вяземский, испанский посол граф Аранда, комендант крепости генерал-майор Бередников, местный поп, пара офицеров и прочие незначительные лица, и, понятное дело — Софья Федоровна и Мария Васильевна. А также небезызвестная икона с лампадкой и все его три перста с окровавленными тряпками