Визажистка
Шрифт:
— А ты чего, правда разве совсем заболела? — удивился Антон, который привык видеть маму молодой и здоровой и ничего другого не мог себе даже представить.
— Похоже, грипп. И ради Бога, закрой дверь и не подходи ко мне близко. Тебе сейчас придется сходить за лекарством. Возьмешь сто рублей, я напишу на бумажке, что нужно купить.
— Я? — изумился Антон. — Сто рублей? Я же только за хлебом могу…
— Ничего, надо всему учиться, ты же мужчина, — через силу выговорила Вера. — Вот и проверим заодно, как тебя в школе считать научили. И еще запомни, ты сейчас, пока бабушка не пришла, мой охранник, патруль, понял? Ко мне никого не пускай. Понял, часовой Клементьев?
— Понял. Справимся, — пообещал Антоша, наполняясь чувством собственной важности.
— В случае успешной службы вы получите медаль за особые заслуги. Шоколадную медаль, — слабо улыбнулась Вера. — А теперь — шагом марш в аптеку!
Вера закрыла глаза. Нужно было сосредоточиться и хоть что-нибудь вспомнить, понять, что с ней происходит.
Но она никак не могла сосредоточиться, остановиться на чем-то одном: в полузабытьи мелькали знакомые и незнакомые лица, дома, окрестности. То вдруг почему-то увиделся Александр, как две капли воды похожий на Александра Македонского со знаменитой мозаики, найденной в доме Фавна при раскопках Помпей. На той мозаике запечатлен момент, как Македонский настигает Дария Третьего, который пытается спастись от него бегством. С развевающимися волосами, широко открытыми темными глазами, надменными, капризными губами — да, конечно, это был он, Александр. Он спасет ее. Защитит от Марка.
Вера увидела перед собой, совсем близко, лицо Марка. Точнее, перед ней был крупным планом почему-то только рот Марка и его язык, облизывающий губы. Этот красный, сладострастный язык шевелился совсем близко, как отдельное существо, и внушал беспредельный ужас.
«Вот, хочу тоже соловьиных языков попр-р-робовать, хочется мне, хочется», — раздался голос Марка из влажной пещеры, и язык начал вытягиваться еще больше, явно собираясь укусить.
«Змея, — догадалась Вера. — Это же не язык, а ядовитая змея. Вот почему мне так страшно. Она хочет меня ужалить, и тогда — мгновенная смерть. Нет, не дамся…»
«Или нет, это не Марк, а Абракас. Ужасный получеловек с маленькой петушиной головкой и змеями между ног. Только у этого еще и изо рта змеи…»
Каким-то образом Вере удалось в последнее мгновение увернуться, выпорхнуть прямо из открытой пасти. И она почувствовала, что и впрямь летит, очень быстро летит над городом, построенным из разноцветных кубиков конструктора «Лего», который был такой же, как настоящий. Вера видела сверху дома, площади, парки, где можно различить маленькие скамейки, песочницы и цветочные клумбы.
«Все правильно, — нисколько не удивилась Вера. — Я про это читала: сначала на земле был Золотой век, когда все люди были спокойны и счастливы, затем на смену ему пришли Серебряный и Медный века с беспощадными войнами и убийствами. А вот теперь — новый, Пластиковый век. Когда ничего не осталось прочного…»
Вера зажмурилась и как будто начала снижаться: на одной из стен были нацарапаны какие-то слова. Она подумала, что если ей удастся их прочитать, то она сразу все поймет, потому что в словах этих должен был содержаться ответ Юлию Валентиновичу, следователю, а может быть — императору, который собирается осудить ее на казнь.
Но на красной пластиковой стене (почему-то вокруг было нестерпимо много красного!) были чьей-то неведомой рукой старательно выведены хулиганские заборные надписи, только и всего: «Эпикура — в ЛТП, Диогена — в бочку!»
Вера снова взмыла вверх и полетела еще быстрее, с немыслимой реактивной скоростью. Она и до этого не могла понять, на кого она со стороны похожа, какую имеет форму, но теперь это казалось и вовсе не возможным. Неожиданно она различила перед собой размытые очертания знакомой школы, где одно окно было открыто, зияло черной пустотой. Вера поняла, что летит как раз именно туда.
«Все ясно. Я — пуля, — догадалась она с ужасом. — Мне туда нельзя, там же сейчас дети. Надо суметь как-то остановиться. Лучше умереть, чем туда…»
Вера сделала нечеловеческое усилие, открыла глаза и вдруг увидела, что напротив нее с каменным выражением лица сидит незнакомый мужчина.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Вера поняла, что перед ней сидит отец Александра. Да, она видела его на свадьбе и хорошо запомнила, потому что подумала, что Александр когда-нибудь тоже станет таким — с седым жестким бобриком волос, благородными, хотя и несколько более резкими чертами лица, таким же гордым наклоном головы.
После пережитого перелета она все еще тяжело дышала и почувствовала, как лоб и тело покрылись испариной.
Вера недоуменно тряхнула головой, и внутри сразу что-то тихо зазвенело, напоминая любимую игрушку детства — калейдоскоп. Встряхнешь трубку, посмотришь в глазок, а там каким-то образом уже без твоего участия сложился другой, еще более красивый узор, а потом — третий, десятый…
Однажды в детстве Вера не выдержала, расковыряла картонную трубку и увидела перед собой на столе горку неровных, тусклых стекляшек…
Но в данном случае картинка не изменилась: Вадим Александрович сидел в ее комнате на стуле, в длинном кожаном пальто, и ждал, когда Вера очнется.
«Антоша, я же просила никого не пускать. Какой же ты после этого охранник?» — хотела упрекнуть сына Вера, но почувствовала, что не может выговорить ни слова: горло буквально горело огнем, было трудно не то что дышать, но даже говорить.
— Я на одну минуту, — сказал строго Вадим Александрович. — Знаю, что вы больны, но мое дело не терпит отсрочки. Мне позвонили и сообщили, что именно у вас в доме можно найти что-то из моих пропавших бумаг. И даже сказали, где именно искать. Может, вы сами вспомните?
— Что? Нет, я ничего не знаю, — прошептала Вера и глупо спросила: — А кто позвонил? Александр?
— Этот мерзавец не представился, — сказал Данилов-старший, так холодно поглядев при этом в глаза, что Вера еле заметно передернулась от озноба. — Но может быть, вы мне сами отдадите мои вещи? Это может кое-что изменить в вашей судьбе. Вы что, ничего не понимаете?
— Нет, — сказала Вера честно. — Ничего. Я ничего у вас не брала. Ничего не знаю.
Вадим Александрович встал, прошел к книжной полке, затем в его руках мелькнули какие-то белые листки.