Визит «Джалиты»
Шрифт:
Она вернулась в дом, а к Тихомировой подошёл Серёжа — основательный десятилетний человек:
— У вас звезда настоящая?
— А какая же?
— И у меня такая. Батяня подарил. А они говорят, не настоящая.
Тихомирова надела ему на голову свою фуражку:
— Герой!
Фуражка накрыла героя до подбородка. Вокруг захохотали.
Серёжа сбросил фуражку. Она упала. Тихомирова подняла, отряхнула и пошла по парку, разглядывая клумбы, статуи, вазы на постаментах…
Тем временем Мария добралась до винтовой лестницы, ведущей в мезонин. Именно там, под полом мезонина, была спрятана её канцелярия…
Но
Мария остановилась — Дубцова не было. Комнатушка с покатым потолком оказалась пустой, на подоконнике лежало брошенное полотенце. Вопреки своей хвалёной флотской аккуратности, Виля не повесил его на крючок. Спешил. Люди с красными звёздами его спугнули. Кусая губы, чтобы не расплакаться, Мария стала поднимать «хитрые» доски пола. Те самые, которые полупьяный плотник забыл прибить при ремонте дачи. Мария ещё в детстве устроила здесь свой тайник. Прятала, чтоб над ней не смеялись, дневники, потом кое-какие письма, вырезки из статей Дубцова в сборниках географического общества… И вот теперь — истории болезни, где написано не только кто чем болен, но и кто чей сын, чья дочь…
Доставая из-под пола запылившиеся папки, Мария перепачкалась, а увидев в зеркале умывальника своё лицо, покрасневшее, со вспухшими, искусанными губами, заплаканными глазами, расстроилась ещё больше. Предстать перед этой Тихомировой в таком жалком виде? Никогда! Мария быстро ополоснула лицо под умывальником, вытерла полотенцем, которое валялось на подоконнике, и по привычке повесила полотенце на место, возле умывальника…
За оградой санаторного парка на высоком дереве «гнездился» матрос с биноклем. В бинокль он видел окошко мезонина.
— Ложная тревога, товарищ Гарбузенко, — крикнул матрос, — он убрал полотенечко!..
Мария вышла из дому. Тихомировой у крыльца не было, и Мария пошла её искать. Ей не терпелось сказать все сейчас же.
Если они сами решают, кто нуждается в лечении, пусть и лечат они сами! Она отдаст «комиссарше» папки с рентгеновскими снимками, температурными графиками, со всеми записями — свидетельствами беспрерывной и почти безнадёжной войны профессора Забродского и его дочери против палочки Коха, а сама уйдёт. Куда ей идти? Об этом Мария не думала. Как только Тихомирова укатит со своим красноармейцем на облучке, вновь появится Виля, и если она не ослышалась — он правда её любит, то…
В конце аллеи санаторного парка в увитой граммофончиками беседке сидели и мирно беседовали Тихомирова и Дубцов.
Мария развернулась и, кренясь на стоптанных каблучках, пошла обратно к дому.
ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИИ
Красноармеец-повозочный, который привёз в санаторий Тихомирову, уже успел набрать воды для лошадей (вода вытекала из пасти каменного льва в глубине парка), но почему-то не понёс к лошадям, а пошёл с ведром кружным путём, вдоль забора пансиона. Вода то и дело выплёскивалась из ведра, оставляя на ракушечнике дорожки влажные пятна.
Дойдя до места, где забор был пониже и одно из деревьев чуть ли не ложилось на забор, красноармеец поставил ведро, вскарабкался по веткам дерева на забор и спрыгнул
Из-за зелёной изгороди появился однорукий.
— Крымский воздух целителен, не правда ли? — произнёс красноармеец фразу, которую ни один повозочный, или, как их называли, ездовой, не выговорил бы ни за какие шиши.
— Да, — ответил ему однорукий, — но в груди теснит.
С крыльца сошёл Гуров:
— Поручик Ружицкий, вы с ума сошли! Кто разрешил являться в пансион?!
— Нужда привела, — отвечал «красноармеец», он же поручик, — надо срочно менять дислокацию.
— Почему?
— Потому что вы поспешили удрать из города, господин ротмистр.
— Не понимаю ваших намёков. Что же мне, большевиков дожидаться? — Гуров снял шляпу, вытер платком взмокший лоб. — Я воспользовался случаем, у старшего лейтенанта Дубцова был автомобиль.
— То-то, что у Дубцова! Только вы изволили испариться, как пришёл ответ из заграничного центра на ваш запрос о Дубцове. Ему действительно два года назад было поручено сдать французским экспедиционным властям коммуниста, болгарина Райко Христова, и он действительно вернулся с распиской, что Христов расстрелян в их плавучей тюрьме.
— Почему же такая паника?
— Потому что расписка — липа. Французы в глаза не видели ни Дубцова, ни Христова. Как выяснилось, Дубцов был знаком с болгарином ещё с Балканской войны тринадцатого года, и он его где-то прятал, пока французы не убрались восвояси вместе со своей тюрьмой.
Гуров со шляпой в руках превратился в подобие манекена из магазина готового платья.
— Вы… вы… — наконец с трудом выдавил он из себя. — Вы, Ружицкий, не понимаете, что принесли! Это значит, что Дубцов ещё в восемнадцатом году работал на красных. Конечно, он не сдал болгарина французам. Теперь я даже могу сказать, где он его прятал! Здесь! В санатории! Спросите у мадам-капитан. Дубцов гостил у Забродских как раз в это время. С приятелем! Всё ясно! Он переодел его в штатское… Даже свои запонки ему отдал с якорьками… и переправил в Турцию, где Христов превратился в Михалокопулоса!..
— Как же так?.. — Ружицкий посмотрел на Гурова с нескрываемым презрением. — Как Дубцову удалось обвести вокруг пальца такого травлёного волка, как вы?
— Он сыграл ва-банк! Сам арестовал Гарбузенко. У меня бы он не сошёл за уголовника.
— И тем не менее.
— У Дубцова есть одна вредная… для нас… привычка: говорить только правду. И статейку он мне показал настоящую об ограблении красного гохрана в Новороссийске неким Гарбузом, сбежавшим на греческой контрабандистской лайбе, и фотографию, где на нём, на Дубцове, эти самые запонки. Только между газеткой и фотографией, как я теперь понимаю, связи нет никакой вообще. Грек-контрабандист имеет к болгарину Райко Христову такое же отношение, как налётчик Гарбуз к большевику Гарбузенко. Райко Христов — вот кто под видом грека вёз на «Джалите» сведения, что «Спиноза» пришёл из Крыма в Константинополь без продовольствия!