Визит к Минотавру
Шрифт:
— Вы шестнадцатого августа получали консервы с завода в Котельникове. Покажите мне документы.
Директор вновь дал легкую рябь волнения:
— Пожалуйста, вот смотрите. Я ведь, можно сказать, здесь ветеран. Почти два десятка лет работаю. Каждая собака, извините за слово, меня здесь знает, и я у всех на виду. У нас не скроешься — все друг друга видят…
— Сколько у вас осталось еще маринованных маслят?
— Я сейчас посмотрю на полках — должно быть, самая малость. Очень большим спросом пользуется этот товар, — он
Я подошел к Лавровой, курившей у открытой форточки:
— Он действительно должен знать здесь всех. Если нет ошибки в принципе, то он нас выведет на Креста.
— Не должно быть ошибки, — сказала Лена. Лицо у нее было осунувшееся, утомленное, синие круги обвели глаза. — К вечеру областная ГАИ даст сведения о «газиках» с никелированными колпаками.
Вошел директор и радостно сообщил:
— Осталось еще шесть ящиков. Настоятельно рекомендую взять с собой. Знатоки считают, что это исключительно редкий маринад — богатейший вкусовой букет. Кстати, завтра с утра, извиняюсь за слово, гусей выкинем. Не интересуетесь, к Новому году — вареничков со шкварками…
— В другой раз как-нибудь, — сказал я. — Будьте добры… Взгляните на эту фотографию. Личность вам не знакома?
Директор нацепил очки, завел за уши железные дужки, внимательно вгляделся в фотографию.
— Господи, да это никак Петр Семеныч! И не признать сразу — худой да стриженый!
— Так сколько лет пробежало! — охотно подключился я. — Сейчас-то что поделывает Петр Семеныч? В начальство, наверное, вышел?
— Да нет, заготовитель он наш. Отличнейший работник, должен вам сказать. Вдумчивый. За что Полозов ни возьмется, все делает «на большой», извиняюсь, конечно…
— А где он сам-то сейчас, Полозов?
— В Сасово за билетами поехал, скоро должен быть. Нужен?
— Да-а… Покалякать захотелось. А куда ему билеты?
— Отпуск у него пропадает неиспользованный. До 31-го надо оформить. Он и решил недельку погулять, к сестре в Елец прокатиться, а с шестого числа мы его отзовем — дел многонько сейчас.
— В Елец, значит, на недельку? — переспросил я. По всем архивным данным у Никодимова никакой сестры и в помине не было.
— Ну да, в Елец. Вон и гостинцы заготовил, — директор показал на обвязанный веревкой чемодан и два небольших ящика, стоявших в углу.
— А что же он свои гостинцы у вас, а не дома держит? — неожиданно вмешалась Лаврова.
— Квартиру он у Кузьмичева Степана снимает, домишко совсем паршивенький, крыс полно… Вот он и боится, что продукты пожрут.
Я посмотрел на толстые оконные решетки, тяжеленный железный засов, но не успел ничего сказать, потому что Лаврова резко, почти на вскрике произнесла:
— Станислав Павлович!!
Я удивленно поднял на нее взгляд — Лаврова отступила от окна, лицо ее побледнело еще больше и как-то вытянулось, и она почти шепотом, сипло сказала:
— Вы хотели присмотреть для своей машины колпаки…
Я
Из зеленого «газика» с блестящими колпаками на колесах вылез человек. Был он плотен, коренаст, темная бекеша круглила литые плечи, торчком на голове стояла меховая шапка, серые чесанки косолапо загребали снег. Здоровым саквояжем в руке отмахивал легко, играючи. Сквозь льдистую роспись мороза на стекле лица его было не рассмотреть.
Директор магазина, уже стоявший за моим плечом, сказал высоким испуганным голоском:
— Это он и есть, Полозов Петр Семенович. Очень хороший человек…
Я повернулся к нему и сказал быстро:
— Садитесь на свое место и сидите тихо…
— Но почему?..
Он увидел в руке Лавровой пистолет и осекся.
— Я вам сказал — садитесь! Лена, встаньте за дверь!
Директор сел за стол, онемев от испуга и неожиданности, и я понял, что если там — во дворе — Крест, то он все поймет с первого взгляда. Шансов на игру не осталось. Я тоже вынул пистолет, дослал патрон в ствол, расслабил кисть, чтобы не дрожала рука, и опустил пистолет в карман так, чтобы можно было сразу выстрелить сквозь пиджак.
Совсем рядом затопали шаги, дверь распахнулась, и вошел человек. У него была странно маленькая для таких плеч голова. Курносый носик, веселые бесцветные глаза, румяные с мороза щечки, белесые брови — таких лиц тысячи, оно неприметно, и, расставшись с ним, забываешь его навсегда. Но я его не мог позабыть — это было лицо Никодимова, Креста, это было лицо моего Минотавра. Он совсем не постарел по сравнению с архивными фотографиями, чуть заматерел разве. Может быть, годы не властны над кошмарами?
Вот, наконец, и встретился я с ним, с чудищем из лабиринта, сделавшим мою жизнь невыносимой, потому что из-за него лежал на мне ужасный груз невыполненных обязательств.
Он сказал:
— Здравст… — и тут увидел меня, и в глазах его сполохом метнулась искра мучительного воспоминания, и исчезла, потому что он сразу же узнал меня. В правой руке у него был саквояж, и он не мог мгновенно сунуть руку в карман. Для этого надо было бросить саквояж, а это целая секунда. И ее больше у него не было.
По инерции он сделал еще шаг, и Лаврова, выйдя из-за притолоки двери, ткнула его стволом пистолета в шею.
— Руки за голову!
— Поднимайте, поднимайте ручки! — сказал я и пистолетом показал, что руки придется поднять.
Никодимов бросил или уронил свой баул, звук был тупой, мятый, как сапогом в глину, и медленно, как-то сонно стал поднимать руки вверх. Я засунул руку в боковой карман его бекеши и, когда доставал теплый тяжелый брусок браунинга, ладонью ощутил, как бешено, судорожными рвущимися ударами колотит у него сердце, и в этом истерическом, жутком бое был нечеловеческий страх, и в этот момент Никодимов стал мне противен, как взбесившийся волк.