Вкус греха. Долгое прощание
Шрифт:
Он вдруг сполз с кресла и упал головой ей в колени, шепча:
— Прости, прости меня! Я — дрянь, я — ничтожество, я изменился и стал таким, как они там… Но я люблю тебя по-прежнему… Нет! Больше прежнего. Мне необходимо было тебя увидеть, хотя бы увидеть!.. Вера… Мне ничего не нужно больше…
Она почувствовала, что колени ее намокли. Митя плакал. Это она довела его. Но он же не знает, что рядом в доме Митечка!.. В ней говорит обида за сына! А Митя?.. Она любит его.
Вера
Ведь это — Митя! Ее страдание и мечта…
Он поднял голову, в глазах его еще были слезы, и прошептал:
— Мы дураки, да? Зачем мы портим себе такие редкие и такие прекрасные минуты свиданий?..
Она наклонилась к нему, взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы. Он закрыл глаза, а когда открыл, то только и сказал:
— Я хочу быть с тобой… Сейчас.
Она вскочила с кресла и стала быстро раздеваться. Лихорадочно. У нее тряслись руки. Она подумала, что надо пройти в спальню, но там стояла детская кровать, а в этом она тверда: он не должен знать.
Митя тоже разделся, и они припали друг к другу, как жаждущие к воде…
Так потрясающе им еще не было.
Вера стала истинной женщиной, сексуальной и чувственной, и Митя был на вершине наслаждения, но в наивысший пик Вера дернулась и прошептала:
— Не надо…
Он в полузабытьи не понял, о чем она, а она больше не говорила этого, и все шло, как и раньше.
После всего, когда они лежали рядом бездыханные, он вспомнил ее слова, и холод окатил его. Он приподнялся на локте, вгляделся в ее запрокинутое лицо, — как в пруд, темный и загадочный, и спросил:
— Что-то было с тобой?..
Она молчала. То ли не слышала, то ли не хотела отвечать. Тогда он настойчивее и с явной тревогой повторил:
— Вера, ответь мне, что-то случилось с тобой… После меня?..
Она открыла глаза. Взгляд ее был загадочен. Погладив его по лицу, сказала:
— Было, значит, было… Не будем об этом.
И потянулась к нему.
Он понял так, что если что и было, то закончилось благополучно.
«…Однако, — подумал он, — мне нужно быть осторожнее…» Но он уже не был осторожным.
Он сел на диване, закурил и подумал, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Она исчезает (или все-таки — он?..) на годы, чтобы возродиться на часы, давая ему ощущение вечности, юности и безбрежной любви…
Митя встал и, накинув пуловер на плечи, подошел к окну. Внизу простирался бульвар, освещенный низкими лучами солнца, по аллее шла женщина с мальчиком. Женщина была полной и неторопливой, а мальчик, совсем еще небольшой, ковылял рядом с ней.
И Митя вдруг, не думая, живя в этот момент любыми ассоциациями, сказал:
— Как мой Терри шлепает…
Вера откликнулась:
— Пес?
Митя вздрогнул, так резануло его это слово, и он, повернувшись к ней, коротко ответил:
— Сын.
Вера
— У тебя второй? Или я ошиблась?
— Нет, — ответил он, уже пугаясь того, что сказал. Боже! И что самое замечательное, — ведь он не любит Терри!.. И не любит Нэлю!
Что-то надо было говорить или делать, но он превратился в глыбу льда, которую ни повернуть, ни покачнуть, ни заставить свалиться к ее ногам…
— Сколько ему? — спросила Вера самым обыденным тоном.
…Соврать? Но как? Что Терри месяц?.. И думая об этом, он тем не менее ответил честно… А это значило… И вдруг стал противен себе… Как и ей, наверное.
Ничтожнейший тип с павианьими наклонностями. Он покраснел.
А она, все так же сидя на диване и прикрываясь кофтой, спросила:
— Похож на тебя?
Митя с каким-то облегчением ответил:
— Нет, пожалуй…
— Ты его не любишь? — допрашивала очень спокойно Вера.
— Нет, — ответил Митя, вкладывая в ответ ненависть к себе.
Она усмехнулась:
— А он тут причем? Ненавидеть надо себя… Если есть за что. А ребенок?..
Она отвернулась.
Какая же безумная жалость овладела Митей! Как он ее любил и готов был ради нее на все. Он прошептал (они сегодня стали опять шептать друг другу):
— Хочешь, я останусь у тебя?
Веру охватила поздняя ненависть.
Она разрывала ее на части! Так вот оно что! Вот он кто, ее «Митя»!
— Нет, — ответила она твердо, останавливая себя, чтобы не закричать и не выбросить его из дома сейчас же. — Ты сейчас уйдешь.
— Но почему, Вера? Почему? — спрашивал он, понимая, что все кончено, и виновен в этом он!
— Потому! — отрезала она.
Вскочила с дивана и стала одеваться как-то нагло открыто. Ему всегда нравилось смотреть на нее, когда она одевается, и прерывать это новой любовной атакой.
Теперь она одевалась как-то напоказ, наплевательски.
Что теперь можно сказать? Он сам виноват во всем! И все в нем как бы умерло. Митя стал одеваться. В тишине было слышно, как тяжело дышит Вера. Он чувствовал невыносимое унижение — уйти в ванную?
Она, стоя настороженно у двери, не отводила от него глаз. Закурила и глядела, как неловко он натягивает трусы, носки, джинсы… Казалось, он совершает перед ней какое-то отвратительно неприличное действо. Так это выглядело.
Он был одет, но еще медлил. Он ждал, что она хоть что-то скажет еще, закричит, унизит… На что можно будет ответить и как-то что-то объяснить… Что? Что объяснить?
Но он медлил. А Вера вышла из комнаты в прихожую и открыла входную дверь. Ему ничего не оставалось, и он ринулся вниз, забыв о лифте. На улице стемнело. Снова лил дождь. И он вдруг понял, что стоит без плаща. Он забыл его там. Уйти?.. А дома? И так неизвестно, что там… Вернее, известно.