Вкус листьев коки

Мюллер Карин

В детстве Рикардо ни в чем не нуждался, получил хорошее образование и установку на то, чтобы стать полезным винтиком в машине современного общества. Но уже с самого детства его кое-что отличало – не только курчавые каштановые волосы, которые он завязывал в хвост, или необычайно светлая кожа.

– Когда мне было четырнадцать, – рассказал он, – у меня случился. кризис, можно и так сказать. Я вдруг понял, что у взрослых, которые были для меня примером, нет ответов на все вопросы.

Он разочаровался в окружающем мире, все глубже скатываясь в бездну одиночества и отчаяния.

Наконец он решил закончить школу и отправиться на поиски истины в самые далекие уголки планеты. Несмотря на прыщи и обычные подростковые проблемы, его железная воля уже начала проявлять себя.

Рикардо отпраздновал свое девятнадцатилетие. Со школой было покончено. Он собрал вещи и уехал. Почти год работал на ферме в перуанской деревне, потом оказался в далекой горной деревушке в Аргентине, где жил в компании бывшего монаха-трапписта. Его жизнь была непроста.

– Мы работали восемь часов, потом восемь часов медитировали и спали с десяти вечера до двух ночи.

Он принял все возможные обеты, от бедности до целомудрия.

– Тем, кто пробыл в ордене девять лет, даровали право никогда не оставлять монастырь до самой смерти и быть похороненным там.

«Не такая уж заманчивая перспектива», – подумала я.

Видимо, Рикардо был со мной согласен. Через год он встретил иранку, основавшую ашрам в Индии.

– Ее силу можно было почувствовать физически. – Его глаза вспыхнули, он обрисовал руками воображаемую ауру. – Она знала обо мне то, чего знать никак не могла.

Он принял ее приглашение обучаться в ашраме, собрал вещи и уехал.

– Но по дороге из Лимы в Индию я женился.

Я поперхнулась.

– Прямо вот так? Это звучит как. «я упал с лестницы».

Он рассмеялся.

– Так оно и было. Ты должна понять – у меня почти не было опыта в таких делах. Друг пригласил меня на вечеринку. В середине вечера его подруга рассердилась на что-то и выбежала из дома; я побежал за ней. Мы так и не вернулись. Остались с хозяйкой. Провели вместе тридцать часов. Я и в самом деле как будто упал с лестницы, – задумчиво проговорил он.

– Головокружительный роман с монахом-траппистом. Чем это могло кончиться?

Рикардо покачал головой. Попытался объяснить, и впервые его голос дрогнул, а руки задрожали. Его жена была из обеспеченной семьи, привыкла к деньгам, но при этом отчаянно искала выход в жизни, в которой не видела никакого смысла. Он годами шел по пути к просветлению и был уверен, что сможет помочь ей найти счастье.

– Ты ее спас, – сказала я.

Он кивнул.

– Я сейчас объясню.

Он сложил ладони домиком – я видела, как это делали кришнаиты.

– Представь бесконечную цепочку людей, которые идут по пустыне. На них деловые костюмы, и они несут в руках огромные чемоданы; некоторые из них такие тяжелые, что их владельцы с каждым шагом все глубже погружаются в песок. Один человек выделяется из общей массы: он совершенно голый и парит в футе над землей. Он пританцовывает от радости. Ты говоришь себе: как, должно быть, здорово быть таким человеком. И просишь его научить тебя стать таким же, как он. Ты садишься ему на спину. Все твои чемоданы с тобой. Потом однажды

ты смотришь вниз и видишь, что он тащится по колено в песке. «Ты меня обманул, – говоришь ты. – Ты совсем не такой, каким я тебя представлял».

Развод тянулся семь лет. У них было двое сыновей, трех и пяти лет. Все это очень тяжело далось Рикардо.

– В одиночестве я абсолютно счастлив, – убежденно проговорил он. – Люди мне не нужны. Когда я иду по пустыне, то никогда не скучаю по людской компании. Не думаю: вот бы он или она сейчас здесь оказались. Мне по душе спокойствие и уединенность и общество самого себя.

И при этом общение совершенно не тяготило его – он был остроумен, дружелюбен, общителен, шутил и, должна признать, обладал немалым обаянием.

– А ты не думаешь о том, что однажды, когда тебе будет шестьдесят пять, ты вспомнишь свою жизнь и пожалеешь, что не нашел никого, с кем можно было бы прожить ее остаток?

– Когда я представляю себя в будущем, мне видится старик, сидящий в пещере; он бросает камни во всех, кто рискнет подойти к нему поближе.

В его глазах плясали озорные искорки, но он говорил серьезно.

– А что будешь делать после того, как закончишь свой поход по тропе инков?

– Когда-нибудь я хочу вырезать фигуру в скале.

– Какую именно?

– Птицу, – он задумался на мгновение, – думаю, орла.

Я почему-то была уверена, что он обязательно это сделает.

Благословение Лимы – замечательные пляжи и бирюзовый океан. Ее проклятие – смог, толстым одеялом укутывающий город на восемь месяцев в году. Тяжелая завеса не пропускает солнце и не дает грязным испарениям вырваться наружу. Она оставляет слой густой бурой копоти на зданиях, машинах и старичках, гуляющих в парке. Просачивается сквозь разбитые окна и захватывает заброшенные подвалы, стены которых зарастают налетом пушистой плесени. У смога есть даже свое имя — гаруа.

Однако на несколько летних месяцев смог отступает, и сквозь завесу пробивается солнце. Несмотря на ежедневные предупреждения о вреде для здоровья, которыми пестрели местные газеты, я взяла обыкновение вставать на рассвете, надевать кроссовки и бегать по пляжу.

Однажды утром я пробегала мимо крошечной картонной хижины, притаившейся в тени самого дорогого рыбного ресторана Лимы. Владелец хижины тащил пару весел.

– Собираетесь выйти в море? – спросила я.

Он сунул пальцы в прорехи в сети.

– Как только починю ее.

– Можно с вами?

Он оглядел меня сверху вниз. Белки его глаз были испещрены паутиной красных прожилок.

– Конечно.

Через сорок минут мы забрались на борт его тяжелой деревянной лодки и вышли в море. Он и его помощник налегали на весла, плывя сквозь прибой к краю каменного мола. Расположив лодку между волнами и выступающей частью скалы, они бросили якорь. Волны и сети, пена и гранит исполняли свой великолепный танец. Рыбака звали Вилли. Он и еще трое соседей жили на пляже в крошечной хижине, больше похожей на чулан. Каждое утро он выходил в море и рыбачил на одном из самых грязных пляжей Лимы.