Вкус листьев коки

Мюллер Карин

– Женщины, – сказал он громко, чтобы другие рыбаки услышали, – жарят рыбу, а не ловят ее.

– Пап, кажется, я сирену поймал! – крикнул Карлос и тем самым навсегда покорил мое сердце. Может, в следующем поколении рыбаков Уанчако уже не будет таких безнадежных шовинистов?

С другой стороны, мой зад замерз от сидения в ледяной воде, а руки посинели от холода. Возможно, не такая уж это плохая идея – возиться у теплого очага и жарить рыбу.

Лодка Бусо называлась «Маэстро» – учитель, а Карлос был «Учеником». Они с Бусо работали почти в телепатической тишине. Если Бусо и отдавал приказы, то неслышно, и Карлос подчинялся без малейшего

колебания. Бусо не скрывал своей гордости за сыновей, мастерски обращавшихся с лодками. Его жизнь была полна радости, которую редко встретишь на лицах офисных клерков и работающих родителей, чьи дети предоставлены сами себе. И я подумала, что, несмотря на холеру, несмотря на предостережения школьных учителей, Бусо, пожалуй, все же сделал правильный выбор. У него было то, о чем в той или иной степени мечтает каждый из нас.

ГЛАВА 13

Путник

Путевые заметки: «Теперь я понимала, что чувствует зубная паста, когда ее выдавливают из тюбика».

Старая дорога к югу от Уанчако почти исчезла под песками времени и асфальтовой лентой Панамериканского шоссе. Меня это не удивляло. Даже в лучшие времена прибрежная тропа инков нередко была размечена лишь каменными пирамидками и деревянными знаками. А в некоторых местах превращалась лишь в цепочку следов. В 1540-х годах известный автор хроник П. Сьеза де Леон назвал ее «столбовой дорогой», имея в виду ряды установленных вдоль нее деревянных столбиков. Те, что прошли по его следам меньше чем через поколение, отмечали, что большинство столбов исчезли и теперь для того, чтобы пересечь песчаную пустыню, нужен проводник. Все деревянные столбики были брошены в костры, разожженные путниками.

Древняя тропа то выходила к побережью, то врезалась вглубь материка, опоясывая пустыни, где более чем на шестьдесят две мили не было ни одного источника воды. В некоторых из плодородных долин попадались остатки широкой дороги со стенами, выложенными саманным кирпичом. В трехстах милях к югу от Уанчако тропа инков постепенно исчезала в пригородах огромной столицы Перу.

Лима – громадный пузырь смога и пробок, порожденных шестью миллионами жителей. Лима похожа на заядлого курильщика, которого уже ничего не спасет, – у него забиты артерии, он хрипит и все равно вдыхает еще больше ядовитого дыма.

Центр города постепенно загнивал по мере того, как его богатые обитатели сбегали в пригороды, где можно было вздохнуть полной грудью. В окраинных трущобах процветали наркоторговля и насилие. Эти «новые города» поглотили большую часть городского населения, численность которого увеличилась в двенадцать раз менее чем за пятьдесят лет. Лима стала напоминать разрастающуюся тропическую язву.

Ее более престижные кварталы обладали всеми приметами современного индустриального общества: больше автомобилей, чем такси, и больше такси, чем велосипедов. Салоны БМВ и рестораны быстрого питания. Породистые собачки на поводках. В Лиме слово «инка» скорее вызывало ассоциации с «инка-колой» – местной версией известного напитка, чем с ее историческим наследием.

Я нашла крошечную комнатку недалеко от центра Лимы. В ней помещалась всего одна односпальная кровать; с потолка свисала двадцативаттная лампочка. Комната ютилась в углу цементной крыши, напоминая груду ненужных обломков, готовых быть унесенными в Канзас вместе со следующим торнадо. Каждое утро на веревках, натянутых на крыше крест-накрест, появлялись ряды накрахмаленных голубых джинсов и рубашек из хрустящего белого полотна. Они шелестели, издавали лимонный аромат и образовывали защитный барьер от смога,

клубами поднимавшегося с улиц.

Принятие душа превращалось в сложный ритуал: надо было открыть клапан под раковиной, повернуть кран на водонагревателе. Кран над душем кусался и бил током. После одного раза я больше не трогала его мокрыми руками.

Каждое утро часов в пять меня будило шмяканье о железную крышу и характерный скрежет когтей по металлу. Сначала я думала, что это крысы, пока не услышала воркование из ржавой сточной трубы.

У меня был план: посвятить две недели изучению андийской флейты Пана, проштудировать карты и обдумать следующий отрезок путешествия по тропе инков. Также мне хотелось найти одного перуанца, о котором я все время слышала с тех самых пор, как приехала в Эквадор. Это был юноша с необычным прозвищем — Эль Каминанте – Путник.

Он прославился и получил свое имя благодаря единственному отчаянному поступку. В 1995 году он взвалил на спину старый рюкзак, надел кожаные сандалии и сел на автобус, направляясь к самой северной точке Перу. У него была цель: пересечь прибрежную пустыню пешком из одного конца в другой, в полном одиночестве.

Так он и сделал.

То, что вначале было простым поступком одиночки, медитацией в движении, быстро завоевало умы всей нации, которой нужны были свои герои и которая стремилась познать себя. Репортеры прочесывали безлюдное побережье Перу, нетерпеливо поджидая упорного Путника. Крупнейшая газета Лимы печатала выдержки из его дневника; их сметали с прилавков и читали миллионы задыхающихся от смога и пробок жителей. И вот на полпути Эль Каминанте вдруг понял, что, сам того не подозревая, следовал тропе, которая некогда была главной дорогой империи инков, следующей вдоль побережья.

Это подстегнуло его интерес; он исследовал сеть инкских дорог и нашел семь основных ответвлений, соединяющих побережье и легендарную горную тропу. Без промедлений он надел рюкзак и добавил к своему маршруту еще тысячу семьсот миль, обогатив малоизученную географию деградирующей системы инкских троп бесценной информацией из первых рук.

Я приехала в Лиму, чтобы познакомиться с Путником (в реальной жизни Рикардо Эспиноза) и сравнить наши заметки и археологические данные о том участке тропы, который мне еще предстояло преодолеть. Но главное, мне хотелось узнать, что он за человек – беспечный путник, решивший отправиться в героическое путешествие с такой легкостью, будто речь шла о том, чтобы сходить за кофе. Я должна была знать, что его сподвигло.

Я сидела в назначенном месте, на ступенях «Макдоналдса», когда вдруг поняла, что не знаю, как Рикардо выглядит. В книге, которую он написал, было полно чудесных фотографий морских львов и пляжей-полумесяцев, но ни одного его портрета. А потом я увидела в толпе худощавого мужчину; он словно плыл по лестнице и, казалось, не прилагал к этому никаких усилий. «Это он», – подумала я и тут же утонула в его теплых дружеских объятиях.

– Я не ем мясо, – сказал он и повел меня в вегетарианский ресторан. – Тут не очень вкусно кормят, – извинился он, – но мне нравятся эти люди.

Заведение принадлежало кришнаитам, и они приветствовали Рикардо, как брата после долгой разлуки – собственно, он им и был. Когда ему было чуть более двадцати, он стал кришнаитом, чтобы «обрести мудрость», и оставался им, пока не открыл популярный вегетарианский ресторан в Куско. Мне было неловко лезть в частную жизнь человека, с которым мы познакомились всего час назад, но я сгорала от любопытства. И оно одержало верх.

– Я вырос в Лиме, в совершенно обычной семье среднего класса, – сказал он, пожав плечами.