Вкус любви
Шрифт:
Алиса встретила мои слова привычным гоготом, ответив:
— И тебе того же, дурында.
Но Люси, глаза которой блестели в лунном свете, похоже, приняла оскорбление на свой счет. И, разумеется, улыбнулась. Я позаимствовала у своих любовников их откровенные словечки, и даже лесбиянкам всего мира известно, что «шлюшка» звучит необычайно нежно.
— Какой он, Месье? — спрашивает меня Люси, когда мы курим, усевшись на одной из аллей, полной комаров.
Алиса только что поднялась, чтобы принести попить, поскольку в горле давно пересохло. Жара стоит невероятная: кажется, вся влага из тела испаряется всего
— Внешне? Или по характеру? — уточняю я, уставившись на свои колени, как всегда смущаясь при мысли, что, возможно, невольно навязываю этот интерес своим друзьям. Я живу, одержимая Месье, с начала лета.
— Не знаю, расскажи мне просто, какой он, в общих чертах, — отвечает Люси, никогда не проявлявшая бестактности и не просившая пикантных подробностей, которые я обожала мусолить с Флорой или Бабеттой.
— Могу сразу сказать тебе одну вещь: никогда еще я так мало не знала о мужчине, с которым проделала столько непристойных вещей.
Люси морщит нос, похоже, считая неприличным это торжественное заявление. Почти в тот же момент над нами раздается оглушительный удар грома, здесь собрались тучи странного темно-серого цвета: цвета скуки в маленьком доме, цвета Нормандии в целом. Вздохнув и одновременно вздрогнув, я продолжаю:
— Считаю, что Месье — глубоко извращенный человек.
Полуулыбка Люси.
— И не только сексуально. То, как он ведет себя со мной, — извращение. Как и вся эта история вообще.
— Согласна, Элли. Но ведь ты хотела именно этого, да?
— Возможно. А может, и нет. Я хотела романтичной истории, но не обязательно подобного рода. Я совсем не стремилась заводить роман, когда мы начали встречаться с Месье. Но, словно идиотка, угодила в ловушку. И не уверена, что смогу из нее выбраться.
Люси поднимает на меня свои большие черные глаза.
— Не сможешь выбраться?
— Я хочу сказать: не знаю, как смогу когда-нибудь жить, не думая об этом мужчине. Еще несколько недель назад я полагала, что все закончится вместе с книгой «Месье», но это не так. Все, что у меня было с ним, настолько странно — даже если я захочу его забыть, какая-то часть моего подсознания не сможет этого сделать. Независимо от того, достоин он этого или нет. Пусть и недостоин, в чем я, собственно, уверена.
— Но книгу о нем написать стоит, — возражает Люси. — «Месье» — величайшая книга. «Месье» — это Книга с большой буквы.
Под моей попой тетрадь номер два в сиреневой обложке словно издает теплые пульсации, выказывая гордость.
Иногда Люси подобным образом переводит разговор на другую тему, когда беседа становится слишком напряженной и грозит перерасти в опасную. На время Люси перестает быть главным наваждением, чтобы вновь на поверхности появился Месье, но сама никуда не уходит.
Теперь, когда мы остались вдвоем, тишина наполняется всеми упущенными в мире возможностями, и я прекрасно знаю: уже через час буду проклинать себя за то, что ничего не сделала, ничего не попробовала, пусть даже такую глупость, как ненароком коснуться ее руки или нечаянно упасть на нее, что-нибудь такое, что она могла бы мне простить либо использовать это в выгодных целях. Но я ничего не делаю и не сделаю, потому что, к сожалению, так устроена.
Тучи начинают прорываться дождем. Мы с Люси одновременно отодвигаемся под тяжелые ветви дуба. Она закуривает сигарету, явно не собираясь возвращаться домой прямо сейчас, когда вот-вот, словно оргазм, разразится эта гроза, ожидаемая с полудня.
Те же вопросы без ответа мелькают, словно дымка, в темных глазах Люси. Сидя на «Месье», я уже вижу, как позорно пользуюсь этим мимолетным помутнением рассудка и набрасываюсь на нее словно насильник, прямо здесь, в зарослях. Колючая трава впивается нам в ягодицы, а над головами ярко вспыхивает молния. Я уже вижу, как Люси лежит, прижавшись ко мне с посиневшими губами и запахом своего желания, мучительным ароматом желания и грозы, вспышками освещающей ее томные глаза. Черт! Я вижу ее, как вижу свою сигарету, и мне даже кажется, что сглатываю ее слюну, — но как же, должно быть, неудобно обниматься в этих зарослях! Интересно, Нормандия вызывает еще какое-нибудь желание, кроме сиесты?
В самый разгар моих похотливых мыслей Люси отвечает на телефонный звонок.
— Алиса зовет нас к себе. Она дома.
— Скажи ей, пусть приходит сюда, под грозой так здорово! Отличная смена обстановки.
Но Алиса так яростно протестует на другом конце провода, а гроза настолько мешает беседе, что Люси уныло отключается.
— Она предлагает посмотреть телевизор.
— Но я хотела остаться на улице!
— Мы сядем на террасе.
Люси протягивает мне свою загорелую лапку, в пожатии которой ощущается что-то мужское, возможно, все дело в ее длинных гибких пальцах. И как обычно, я не знаю, как мне относиться к этой ласке, если подобное слово вообще здесь уместно, возможно, я просто придаю слишком много значения обычному рукопожатию. Люси ни разу не предприняла ничего, что сдвинуло бы ситуацию в ту или иную сторону, однако посреди краха запутанной истории с Месье эта неопределенность занимает все мои мысли.
На грязных тропинках, по которым уже барабанит довольно сильный дождь, я прыгаю через лужи. На склоне широкого поворота вспоминаю об одном воскресенье в Нормандии, очень погожем майском дне, когда я пописала возле огромной сосны, истекающей смолой. Некстати позвонившему Месье это очень понравилось, и хотя мне совсем не хотелось думать, как он представляет меня за таким занятием, я несколько раз перечитывала его сообщение.
— Я бы очень хотел быть рядом и смотреть, как ты писаешь. А потом слизать последние золотистые капли с твоей маленькой киски.
— Но это же отвратительно! — написала я в ответ, не совсем убежденная в том, но искренне напуганная. — За такие вещи мы будем жариться в аду. Я, между прочим, была воспитана в христианской семье!
— А я — нет, — ответил нахальный безбожник.
Христианская семья или нет, но с тех пор я принялась мочиться почти везде, как только появлялся благоприятный момент. И всякий раз думала о сообщении Месье. Все время озиралась по сторонам в полной уверенности, что за мной кто-то следит. Каждый раз во всех подробностях представляла себе возможное смущение и возбуждение, не в силах отвести взгляд от струи, берущей начало между моих ног. Я спрашивала себя, как смогу справиться с этой новой его блажью — мочиться у него на глазах. Или мне лучше скрывать подобное, как порок.