Вкус пепла
Шрифт:
А заглянув в нее, почувствовала, как на миг остановилось сердце. Она никак не могла понять, что такое с ребенком. Личико Лиама было измазано чем-то черным, похожим на золу или сажу. В открытом орущем ротике тоже чернела зола, и мальчик высовывал язычок, стараясь выплюнуть эту гадость. Даже внутри коляски все было испачкано этой черной субстанцией, и когда Мия вынула оттуда заходящегося в крике сынишку и прижала к груди, то измазала себе все пальто. Ее мозг не находил объяснения произошедшему, и, схватив Лиама, она снова вбежала в лавку. До нее доходило только одно: кто-то хотел что-то
Только сумасшедший мог сделать такое с ребенком!
К двум часам они получили все необходимые данные. Анника выполнила подготовительную работу, и Патрик тихим голосом поблагодарил ее, сгребая в стопку бумаги, которые непрерывным потоком поступали по факсу. Постучав в дверь Мартина, он вошел, не дожидаясь ответа.
— Привет, — произнес Мартин, сумев придать неформальному приветствию вопросительное звучание.
Он знал, какую информацию стараются раздобыть Патрик и Анника, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять — проделанная работа дала результаты.
Не отвечая на приветствие, Патрик присел на стул и, ничего не комментируя, положил перед Мартином полученные по факсу тексты.
— Как я понимаю, вам удалось что-то найти, — заметил тот, протягивая руку за пачкой бумаг.
— Да, как только мы нашли способ все это раздобыть, перед нами словно открылся ящик Пандоры. Чего тут только нет! Посмотри сам.
Патрик откинулся на стуле, предоставляя товарищу просмотреть выписки.
— Не очень хорошая складывается картина, — сказал Мартин.
— Что и говорить, — согласился Патрик и покачал головой. — Целых тринадцать раз Альбин отмечен в списках пациентов, обращавшихся по поводу той или иной травмы. Переломы, порезы, ожоги и бог знает что еще. Словно читаешь учебник о плохом обращении с детьми.
— И ты думаешь, что все это дело рук Никласа, а не Шарлотты? — Мартин кивнул на стопку бумаг.
— Во-первых, нет никаких конкретных доказательств того, что мы имеем здесь дело с плохим обращением. До сих пор никто не усматривал в этом повода для вопросов, и чисто теоретически это действительно может быть просто самый неудачливый ребенок на свете. Но как сказано, мы-то с тобой знаем, что вероятность такого варианта минимальна. Скорее всего, кто-то неоднократно наносил Альбину травмы. Кто это делал — Никлас или Шарлотта, сказать трудно. Однако Никлас в данном случае тот человек, который вызывает у нас массу всяких вопросов, поэтому я назвал бы его более вероятным кандидатом на роль виновника этих происшествий.
— Может быть, виновники — они оба. Сам знаешь, такие прецеденты бывали.
— Да, разумеется. Возможно все, и мы не можем исключать ничего. Но, памятуя о том, что Никлас солгал насчет своего алиби и вдобавок побуждал солгать другого человека, я бы пригласил его для серьезного разговора. Ты со мной согласен?
— Да, вполне. — Мартин кивнул. — Я считаю, надо его вызвать, ознакомить с этими данными и посмотреть, что он на это скажет.
— Хорошо. Так и сделаем. Поедем вместе?
Мартин опять кивнул:
— Я готов, как только ты скажешь.
Через час Никлас уже сидел перед ними в комнате для допросов. Вид у него был напряженный, но, когда они пришли за ним в амбулаторию, он без возражений последовал за полицейскими — словно на возражения просто не осталось сил. В машине по дороге в участок он ни разу не спросил, в чем дело, а лишь смотрел невидящим взглядом в пространство за окном и хранил молчание, которое было выразительнее всяких слов. Глядя на него, Патрик в какой-то момент ощутил острую жалость. Казалось, Никлас только сейчас осознал смерть дочери и теперь вся его энергия была направлена на то, чтобы как-то примириться с этим знанием. Но тут Патрик вспомнил записи в медицинской карточке, и это моментально погасило невольную вспышку сострадания.
— Вы знаете, почему вас привезли сюда для беседы? — спокойно начал Патрик.
— Нет, — ответил Никлас, внимательно разглядывая столешницу.
— Мы получили некие сведения, которые, — тут Патрик сделал эффектную паузу, — вызывают беспокойство.
Ответом было молчание. Никлас понурился, его сложенные на столе руки заметно дрожали.
— Вам не интересно узнать, какие это сведения? — дружелюбным тоном спросил Мартин, но Никлас продолжал молчать. — Придется тогда нам самим рассказать вам, о чем идет речь, — констатировал Мартин и взглянул на Патрика, передавая ему слово.
Патрик откашлялся:
— Во-первых, ваши утверждения относительно того, где вы были в понедельник утром, оказались несоответствующими действительности.
Тут Никлас в первый раз поднял голову и взглянул на полицейских. Патрику показалось, что на его лице промелькнуло удивленное выражение, но тут же исчезло. Не дождавшись ответа, Патрик продолжил:
— Лицо, подтвердившее ваше алиби, отказалось от прежних показаний. То есть, прямо говоря, Жанетта рассказала нам, что вы не были у нее, как утверждали ранее, и, кроме того, сказала, что она солгала нам по вашей просьбе.
Никакой реакции. Казалось, из Никласа выкачали все чувства, оставив только пустую оболочку: он не выразил ни злости, ни возмущения, ни удивления — ничего из того, на что рассчитывал Патрик, ждавший какого-то ответа. В кабинете по-прежнему царило молчание.
— Могли бы вы это как-то прокомментировать? — вступил в разговор Мартин.
Никлас помотал головой:
— Раз она говорит…
— Может быть, вы желаете сообщить нам, где вы находились в эти часы?
Никлас пожал плечами. Затем тихо произнес:
— Я не намерен делать никаких заявлений. Я даже не понимаю, почему я здесь нахожусь и должен выслушивать такие вопросы. Ведь это моя дочь умерла. Почему вы считаете, что я мог причинить ей зло?
Подняв взгляд, он посмотрел на Патрика, который воспользовался этим как поводом для продолжения разговора:
— Может быть, потому, что вы привыкли плохо обращаться со своими детьми. По крайней мере, с Альбином.
Тут Никлас вздрогнул и с разинутым ртом уставился на Патрика. Губы у него слегка задрожали, и это было первым признаком какого-то чувства, которое он выказал за все это время.