Вкус ранней клубники
Шрифт:
Артем вернулся с сиденьем и стал его пристраивать на место.
— А Саша где?
— Он там и заснул. На брезенте. Не беспокойся, я накрыл его курткой.
Итак, между нами опять перемирие. Ровные, нейтральные отношения, которые я так ненавижу. Уж лучше ссора…
Артем приподнял меня на спальное место, а сам растянулся на сиденье и больше не делал никаких попыток не то, что притронуться ко мне, но даже и заговорить.
Меня его молчание обидело почему-то ещё больше, чем приставание. Неужели после десяти лет семейной жизни нам не о чем друг другу сказать? А ещё я почему-то чувствовала себя виноватой. Но в чем именно, не могла себе и представить.
Под утро я проснулась оттого, что где-то скулил щенок. Спросонья не сразу сообразила, что сплю в машине. Но тогда откуда щенок? Приблудился или его оставила какая-нибудь машина? Замерз, наверное. Или проголодался.
Почувствовав, что заснуть мне больше не удастся, я решила на него посмотреть. Вдруг малыша чем-нибудь придавило? Я осторожно села на спальнике, прикидывая, как бы мне слезть так, чтобы не разбудить Артема. Но он все равно проснулся, легко снял меня, поставил на землю и спросил:
— Проводить?
— Не надо. Я далеко не пойду.
Я пошла на звук, но оказалось, что это вовсе не щенок, а молоденькая девушка. Даже в сереющем полумраке раннего утра было видно, какая она грязная и неопрятная. Будто кукла Барби, которую вынули из мусорного контейнера. А запах немытого тела слышался уже на расстоянии трех шагов.
На вид ей казалось не больше шестнадцати. Откуда она взялась? И тут я вспомнила про плечевых, хотя нам были видны в свете костра лишь их силуэты. Наверное, девушка — одна из них?
— Что случилось, ты плачешь?
Она подняла на меня глаза, но не человека, а обиженного животного. Красивые, между прочим, глаза, хотя для человеческих в них недоставало разума. Скорее всего, девочка обучалась в классе коррекции, как это теперь называется. Классы так классифицируют по причине обучения в них детей с замедленным психическим развитием.
Так вот откуда черпает себе кадры древнейшая профессия — жриц любви, чье место на обочинах дорог. Или такая, как она, явление нетипичное? Приблудившегося щенка я бы погладила, но прикоснуться к этой девочке почему-то не поднималась рука. Неужели Белла Решетняк ещё и брезгливо-жестокая?
Я все же заставила себя коснуться её висящих как сосульки немытых волос, и плечевая, будто щенок, ткнулась мне в руку холодным носом. И эта замерзла. В одной-то майке и старых стоптанных кроссовках.
— Меня Эдик ударил, — доверчиво пояснила она.
— За что?
— Ни за что. Он Лизу хотел, а она с Гошей пошла.
— Как тебя звать?
— Нонка.
Плечевая вздохнула со всхлипом.
— Как же я с таким фонарем работать буду!
Действительно, правый глаз у неё припух, и уже наливался синевой, а я не знала, плакать или смеяться. Думала, Нонка плачет от обиды, а она горевала, что пострадает "работа".
— Поднял руку на женщину — какая скотина! — вырвалось у меня.
— Я привыкла, — Нонка посмотрела на меня ясными наивными глазами. — Мне с шоферами нравится, а вот когда я столиком была…
— Кем? — изумилась я.
Плечевая посмотрела на меня как на неразумного ребенка. Может, она права, и я в свои тридцать лет должна понимать больше, чем понимаю. Может, плечевые — вовсе не женщины, а так, общедоступные существа? И оттого грязные…
— Столиком, — повторила она. — Это когда стоишь голая, на четвереньках, а на твоей спине играют в карты. Только плохо, шевелиться нельзя, за это наказывают. И все время мыться заставляют…
Скорее, именно это не нравилось Нонке больше всего.
— Столикам хорошо платят, — продолжала рассуждать эта полуженщина-полудитя. — За вечер можно сто баксов заработать. Только трудно сдерживаться, когда по тебе бьют картами или прижигают сигаретами…
У меня по спине поползли мурашки. Захотелось тряхнуть головой, чтобы сбросить с себя наваждение: неужели я слушала её и верила, что обнаженную женщину, стоящую на четвереньках между одетыми мужчинами, можно запросто прижигать сигаретой?
— Зачем? — должно быть, по-идиотски спросила я.
— Когда мужчины проигрывают, они сердятся очень, — терпеливо объяснила мне Нонка, и в голосе её не было ни обиды, ни сожаления.
— Нонка! — требовательно позвал мужской голос.
Лицо плечевой прояснилось.
— Это Эдик, — сообщила она горделиво. — Я ему понравилась.
И убежала. А я вернулась в машину.
Артем тут же проснулся и привычно подсадил меня на спальное место.
— Поспи ещё немного, скоро трогаться будем.
В голосе его прозвучала забота. Или это мне показалось. Я отметила промелькнувшую мысль, почти не останавливаясь на ней. Слишком многое случилось со мной за эти последние часы. Кое-что из случившегося ещё предстояло осмыслить. Мне, маменькиной дочке Белле Решетняк.
Глава пятая
Моя мама, выказывая пренебрежение в адрес Артема как простого шофера, несмотря на откровенное свидетельство подруги Татьяны, все же продолжала считать, что мое высшее образование — лишь её заслуга. На самом деле, не прояви в свое время мой муж твердость, прекрасная Белла осталась бы без высшего образования.
Тогда мне откровенно обрыдла учеба в университете, а тут ещё родились наши дети-двойняшки, и я решила под сиим благородным предлогом бросить надоевший вуз. Мужа я стала уверять в том, что это вовсе не мое призвание, а пристрастие к литературе кажущееся — так, всего лишь пара десятков плохоньких стишков.
Однако, Артем меня не захотел и слушать, хотя я уже написала заявление об уходе и собиралась забрать документы. Муж пригрозил поколотить меня как следует, хотя он в принципе против избиения женщин.