Вкус ранней клубники
Шрифт:
В любом случае, показывать милиционерам свой паспорт я не могу. Иначе, для чего я так тщательно уничтожала всякую похожесть на его обладательницу?
А если бандиты догадались, что я — жена Артема? Тогда тем более паспорт показывать нельзя. Не может быть, чтобы среди слуг закона у банды Рафика не было своих людей…
Я неспеша взяла свой рюкзачок, надела очки.
— Будет лучше, ребята, если я от вас уйду.
— Ничего подобного! — запротестовал первым Константин, обнимая меня за плечи. — Если кто-то поинтересуется, знайте: это моя невеста, а паспорта мы как раз сегодня сдали в загс. Для оформления.
— А что, неплохо придумано, — согласно кивнул Виктор, продвигаясь в очереди вслед за другими машинами. — Хотя, скорее всего, никто не станет спрашивать документы у вас.
— Прямо детектив какой-то, — натянуто улыбнулась я. — Глеб, объясни своим друзьям, что твоя бывшая однокурсница Решетняк слишком прагматична для того, чтобы…
Я успела увидеть краем глаза, как к нашей машине приблизился молодой человек в форме лейтенанта дорожной милиции и, козыряя, попросил предъявить документы.
Но Константин не дал его рассмотреть. Сгреб меня в объятия и надолго приник к моим губам. Я почувствовала, как тронулась машина — не голова ли моя пошла кругом? — потом поехала быстрее, быстрее, и вскоре мы опять мчались по шоссе.
Константин с видимой неохотой отпустил меня.
— Глеб, когда следующий пост ГАИ? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Теперь не скоро. Только под Мало-Степанцом, — ответил Глеб.
Глава двенадцатая
Легковая машина — это все-таки не большегрузная фура, так что в родимый город мы добрались хоть и поздно вечером, но в тот же день.
Дети наши были по-прежнему в лагере отдыха. Мама, скорее всего, на даче. Словом, домой мне ехать не хотелось. Я чувствовала, что после перенесенных волнений мне будет невмоготу одной слоняться по пустой квартире, потому и попросила Глеба подвезти меня к дому, в котором жила моя подруга Татьяна.
Его друга Константина мы высадили раньше, а Володя сидел рядом с Глебом, опять уступив ему руль — наш город он знал плохо.
Моя закадычная подруга — Татьяна Шедогуб — тоже училась с нами в одной группе. Так мы с нею и дружили, с институтских времен. Танька, пожалуй, единственный человек, кроме самых близких родственников, к которой я могу прийти со своими печалями в любое время дня и ночи, не размышляя, прилично это или неприлично.
Глеб и Татьяна отчего-то всегда недолюбливали друг друга и все пять лет учебы только тем и занимались, что вышучивали каждый поступок неприятеля, каждый жест. Глеб первый стал звать её Татьяна Душегуб. А молодые авторы каким-то образом узнали про эту кличку. И, озлясь на критикессу, реанимировали её. Татьяна, не мудрствуя лукаво, именовала Глеба — Хлебом Вонярским.
— Душегуб во второй раз замуж не вышла? — высаживая меня у дома подруги, небрежно поинтересовался Глеб.
— Не вышла. Ждет, когда ты с женой разведешься, — пошутила я. Поняла, что без тебя все её замужества обречены на провал.
— Передай, чтобы не ждала. Скажи, я её благословляю, так что теперь ей повезет.
— Передам.
Почему между людьми без причины возникает неприязнь? Между теми, кто не сделал друг другу ничего плохого. Татьяна всегда была девушкой видной. Статная, русоволосая, с глубокими зелеными глазами. На мужчин она нападала с яростью дикой кошки. Не потому, что была, как теперь говорят, склонна к нетрадиционной половой ориентации, а потому что считала их всех похотливыми кобелями и первым делом принималась оттачивать на них свой острый язычок, создавший ей впоследствии славу самой язвительной и злой журналистки края.
Литературный мир шутил, что Татьяне надо было вручать не "Золотое перо", — ежегодный приз лучшему журналисту, — а "Золотое жало".
Каким образом её бывшему мужу удалось склонить Татьяну к браку, остается только гадать. Потому, что он и был как раз тем самым кобелем, что было видно всем, кроме такой умной и проницательной Шедогуб.
Супруги разошлись, но, кажется, Вадим — её бывший — продолжал по-своему любить Татьяну. Правда, на этот раз безо всякой надежды. Шедогуб, как говорят французы, уходила уходя.
Специально для Таньки я надела свои новые очки и позвонила в дверь. Долго и нахально. Как молодой автор, не сомневающийся в собственной гениальности. Татьяна курировала городскую ассоциацию молодых журналистов.
Подруга открыла на звонок дверь и посмотрела на меня с профессиональной строгостью.
— Девушка! Я принимаю в рабочее время, в редакции газеты. Кто вам дал мой адрес?.. О, господи, Решетняк! У тебя, что, крыша едет?
— Переночевать пустишь? — я решила не обращать внимания на всякие гнусные инсинуации.
— Дай сначала закрыть рот, а то я, кажется, вывихнула челюсть. "Мария Ивановна, как вы могли стать валютной проституткой?" — "И не говорите, девочки, повезло, наверное!"
— Анекдот с бородой, Шедогуб!.. Тебе привет от Глеба Винярского. Просил передать, чтобы ты его не ждала и выходила замуж.
— Ты подружилась с Вонярским?
— Он подвез меня к твоему дому.
— А… Ну бог с ним! Лучше скажи мне, чего это ты так вырядилась?
— Вот и Глеб удивлялся.
Я хотела наклониться, чтобы снять с себя новые босоножки на высоченном каблуке — знак моего нового имиджа, как в это время что-то больно укусило или ужалило? — меня за ногу. От неожиданности я села прямо на пол в Танькиной прихожей, а прямо над моей головой кто-то громко захохотал грубым мужским басом:
— Ха-ха-ха!
— Петька! Немедленно скройся с моих глаз! Что за гнусная птица…
— Птица? — спросила я слабым голосом.
— Да попугай же! — досадливо пояснила Татьяна, помогая мне подняться. — Понимаешь, не терпит голые женские ноги и клюется, как глупый петух!
Ах, да, недавно один знакомый Танькин журналист уехал на постоянное жительство в Америку и подарил ей своего попугая "ара" по кличке Петька. В прошлый свой приход я была в брюках и потому избегла нападения птицы. Кстати, похожей на желчного старика-пенсионера. Наверное, по причине того, что почти все его когда-то роскошные перья выпали, и он имел весьма облезлый и совсем непрезентабельный вид.