Влад Лиsтьев. Поле чудес в стране дураков
Шрифт:
Политика должна быть во всем, это неизбежно. Вопрос только в том, что понимать под словом „политика“. Если в детской передаче будут говорить о добре и зле, честности и подлости, разве это не политика?
Я просто пытаюсь вам объяснить, почему ратую за подобное проявление политики на телевидении, а не за бесконечные бесплодные телеполитдебаты говорящих голов. Время таких программ миновало. Об этом красноречиво свидетельствует рейтинг передач. Например, я ни разу в жизни не посмотрел ни одной серии мыльной оперы. Однажды я из любопытства минут десять наблюдал за развитием событий в каком-то из сериалов. Все! Как на духу говорю. Увиденного мне оказалось достаточно, чтобы составить представление об уровне зрелища. Не нужно буйной фантазии, дабы догадаться, что было в предыдущих ста сериях и что будет в ста последующих. Я
Последнее интервью с Владом я опубликовал (в марте 1992 года, за три года до убийства) в еженедельнике «Взгляд» (позднее «Новый Взгляд»), газете, которую он формально соучредил и в которой я, с подачи Ивана Демидова, главным редактором трудился.
Комната в телецентре, где располагалась группа Листьева, напоминала тогда воинский штаб: полно народу, непрерывно звонит телефон. Во время одного из перекуров Влад взял трубку, и разговор шел в очень теплых тонах, так что все подумали, что он разговаривал с женой. Рассмеявшись, Влад разрушил эту иллюзию, пояснив, что говорил со звукорежиссером передачи:
— К вопросу о команде, которая делает общее дело.
— Что такое популярность?
— Популярность? Ничего. Уже когда мы работали во «Взгляде», я понял, что это в какой-то степени неизбежно для каждого человека, который делает популярную программу.
Приятный атрибут, к которому достаточно быстро привыкаешь, если у тебя есть мозги. Потому что ты прекрасно понимаешь, что популярность идет параллельно с тем делом, которое ты делаешь. Как только ты начинаешь спекулировать только на своей популярности, дело от этого страдает, а потом разваливается и популярность. Примеров тому масса. Поэтому нужно делать дело, постоянно двигаться вперед и поменьше внимания обращать на популярность. Она будет, если будет дело хорошим.
— А другая ее сторона?
— Сейчас я в общественном транспорте не езжу (кстати, не потому, что у меня есть машина, у меня ее нет). А раньше, когда ездил… Люди разные по своей культуре, по такту. Подходили на улице с разными вопросами, иногда приставали, иногда хватали буквально за грудки. Нужно настраиваться на съемку, на работу. А когда, например, путь от дома до работы, занимавший раньше час, превращается в 3–4 часа. Я же не могу просто послать человека, сказав: «Старик, извини, у меня во!.. дел без тебя». И стою, выслушиваю. Кому-то помогал, кому-то нет. Невозможно же всем помочь. Это было очень трудно и изматывало психологически.
— Создавая «Поле Чудес», делали по западному аналогу или «изобретали велосипед»?
— Нет, мы не «изобретали велосипед», естественно, и это вполне видно по самой программе. Создавал не я, а творческая группа. Вообще, на телевидении говорить «я» невозможно, мне кажется. Может быть, только с экрана, выражая свое собственное мнение. А когда делаешь какую-то передачу, это делает команда, и это самый важный элемент на телевидении для любой программы, потому что как только разваливается команда, разваливается и передача. Примеров тому много. Володя Молчанов. Команда развалилась по разным причинам, и программы уже нет той, которую все любили. Команда развалилась, и нет того «Взгляда», который был. Ну, и так далее. Потому что на телевидении человек, который ведет программу, — только видимая часть айсберга. А невидимая, самая главная часть — та команда, которая ее делает. Это нормальный коллективный труд.
Я, когда ездил по Европе, видел несколько программ подобного типа. И потом — у нас же есть классический вариант русской балды, в которую студенты играли, или виселицы — детской игры, когда на асфальте чертили первую букву, последнюю, прочерки, и потом, если не угадывал, — «вешали» человека. Но мы гуманная программа, никого в студии не вешаем… слава богу. Мы синтезировали несколько элементов из разных программ, и вот получилась такая передача. Адаптировали ее к советскому зрителю, потому что нельзя западные аналоги брать в чистом виде, делать кальку и переносить на наше телевидение. Все равно будут смотреть: «Это не наше, это как у них». Не приживается.
— В чем секрет успеха этой игры? В тяге наших людей к знаниям, к шоу подобного рода, в желании передать с экрана привет дальним родственникам или еще в чем-то?
— Естественно, мы долго думали над тем, как сделать передачу, чтобы ее смотрели. Во-первых, самый притягательный элемент — это кажущаяся простота. Даже первый текст, который предварял программу, был такой, что она доступна всем — от школьника до академика. Это действительно так. Любой человек, когда появляется задание, волей-неволей начинает прикидывать свои варианты ответа. А уже когда открываются буквы.
Сидя дома, ты раскрепощен, ты ни за что не отвечаешь — и отгадываешь быстрее. И вот это чувство самоутверждения, которое охватывает всю страну по пятницам с 8 до 9 вечера, — это колоссальное ощущение, я энергетически его чувствую. Другое дело, когда люди появляются на игре, и вот тут вступают в роль совершенно другие психологические законы. Во-первых, масса отвлекающих факторов. Это и публика, это и барабан, который крутится, и люди смотрят, как завороженные, на верчение барабана, на очки, забывая о табло. А потом, когда поднимают глаза, остается очень мало времени, чтобы назвать букву.
Можно, конечно, сказать: «Да, конечно, они идиоты, это видно всем». Отнюдь нет! Потому что в таком же состоянии на игре окажется любой человек. Еще раз подчеркну: психологическая атмосфера во время записи программы совсем другая, нежели когда ты сидишь дома. И в принципе мне все равно, кто будет играть: девять академиков, девять профессоров, девять докторов наук — результат будет аналогичный, все зависит только от степени трудности задания.
Я всех участников игры очень люблю — это изначально. И я отдавал и отдаю себе отчет в том, что в принципе успех игры зависит от них на 90 процентов — как они раскрепостятся, как будут себя вести, как будут улыбаться: глаза, жесты, мимика. Это все в комплексе играет на конечный результат. И потом, юмор имеет две крайности. Одна крайность — ну, не оскорбить, а поддеть человека, иногда с желанием унизить в какой-то степени (это такой достаточно распространенный вид юмора у нас). А с другой стороны — юмор, который заставляет человека реагировать в положительном отношении и мобилизовать себя, чтобы ответить. Вот это очень важно.
Естественно, какой-то сарказм был, потому что бывали ситуации, когда человек явно сам напрашивался. Я никогда не старался никого обидеть, даже подспудно не ставил себе такой задачи. А с юмором. С юмором веселее жить. Я ко всему в этой стране отношусь с юмором.
— Хоть и трудно оценивать себя со стороны, но можно все же сравнить себя или
Якубовича с западными ведущими?
— Нет, там все совершенно другое: другой юмор, другой менталитет общества. Нельзя проводить никаких параллелей. Там проще фабула игры. Нужно назвать какие-то элементарнейшие вещи, и он получает, по нашим меркам, суперприз. Нужно было адаптировать западную программу к нашей, потому что наш телезритель тоньше, умнее, как это ни парадоксально. Русская вековая культура все равно довлеет, как ее ни вытравливай из сознания людей. Все равно какие-то корни остались. И хоть кому-то кажутся эти задания простыми, они все равно идут от этих корней и рассчитаны на какие-то минимальные ростки этой культуры в людях, приезжающих на передачу. А это обыкновенные люди, там нет каких-то супервыдающихся личностей.