Владетель Мессиака. Двоеженец
Шрифт:
Тем не менее почтенный экс-негоциант Аргеля или потому, что удары ножнами благодетельно повлияли на него, или потому, что, видя своего господина очень приличным на вид и достойного иметь такого лакея, каким он себя считал, Бигон высказал кавалеру несколько комплиментов и похвал, когда тот был совершенно одет. Затем он рискнул спросить:
— А что, кавалер, вы еще думаете о факте появления в Монтеле моей жены?
— А ты сам продолжаешь ли думать, что это была она?
— Я постоянно думаю об этом. И теперь касательно этого факта сильнее убежден, чем когда-либо. Знаете ли даже что? Мне кажется, будто этот несчастный, принесший сюда платье, очень похож на Иеронима Паскаля, племянника сержанта Фабия Шиго, с которым бежала моя жена!
Гасконец многозначительно улыбнулся и произнес:
— Ты, мой любезный Бигон, до сих пор еще, должно быть, не проспался.
X
В пять часов все приготовления были окончены, и кортеж отправился в путь надлежащим порядком.
Кавалер Телемак де Сент-Беат вынужден был заменить своего несчастного старого Пегаса лучшей лошадью. Гордость его страдала, но он утешал себя мыслью, что явится в лучшем виде и тем доставит удовольствие сестре своей Эрминии. Бигон, которому вместо осла дали савойскую лошадку, кругленькую и хорошенькую, был наверху блаженства. Не только о собственном осле, он забыл даже о собственной жене и, восседая с горделивой физиономией в седле, производил чрезвычайно комическое впечатление на окружающих. Он ехал между капелланом, сидевшим на муле, и Мальсеном, вооруженным с головы до ног.
Расположение духа его совершенно изменилось, и по очень рациональной причине: от Аргеля до замка Мессиак Бигон ежеминутно, как лист, трепетал от страха. В обществе так скромно одетого кавалера он справедливо полагал, что на случай нападения им невозможно было ожидать никаких хороших результатов. В теперешней компании он всякую опасность считал почти невозможной.
Кругом ехал конвой из двенадцати вооруженных. Они были взяты, он понимал это, не ради одной пышности, но, во всяком случае: кто же без немедленной кары рискнул бы напасть на поезд графа Каспара д'Эспиншаля? Если бы он, подобно кавалеру, подслушал ночной разговор двух человек у стены башни Монтейль, он, конечно, потерял бы значительную долю своей самоуверенности. Но Бигон ничего не слыхал и даже не подозревал о существовании засады.
Увлеченный болтливостью, свойственной всем южным жителям, он принялся рассказывать Мальсену и капеллану о мнимых засадах и нападениях, предметом которых будто бы они были на пути из Аргеля, и о том, какие чудеса храбрости при этом оказали. Он договорился до того, что уверял, будто, защищая себя и своего господина, убил не менее ста человек; выходило, что перед храбростью Бигона казались ничтожеством самые пэры Карла Великого. С другой стороны, желая как можно более уменьшить значение великодушных подарков графа Каспара д'Эспиншаля, Бигон повторял:
— Мой осел, правда, только осел, но другого подобного ему отыскать трудно. Первое, он сын благородной ослицы, принадлежащей графу Монтелеону де Борусс, и по храбрости это — совершенный Баярд между ослами. Ах, когда мы ночевали в лесу Камари, он защищался против трех волков, из которых один был величиною с медведя. Коник, на котором я сижу — хорош; но признаюсь вам, я сильно опасаюсь, обладает ли он теми воинскими и гражданскими доблестями, которыми был преисполнен мой осел.
Кавалер Телемак де Сент-Беат ехал рядом с графом Каспаром д'Эспиншалем.
— Вы знаете мост Алагон? — внезапно спросил он у графа.
— Очень хорошо знаю.
— Не будете ли вы добры сказать мне: в котором часу мы приедем к Алагону?
— В половине восьмого часа, никак не позже.
Кавалер осмотрелся вокруг. Полчаса уже, как они выехали из окрестностей селения Мессиака, скрывшегося между скалами и холмами, точно стакан, спущенный в колодец. Местность превратилась в пустыню; повсюду были только камни и камни. Кованые копыта лошадей, ударяясь об эти обломки гранита, рассыпали искры. Эта нагроможденная скалами околица, соединяющаяся с отрогами Пюи-де-Домского хребта и до сего дня еще, по причине своей каменистости, представляет очень затруднительное сообщение.
Чтобы сколько-нибудь иметь сносную дорогу, приходилось ехать по берегу Алагоны, переезжая несколько раз самую реку. Гасконец одним взглядом оценил все эти обстоятельства.
— Нет ли иной дороги в Клермон? — спросил он графа.
— Нет, другой дороги не существует, — ответил Каспар д'Эспиншаль, удивляясь замечаниям Телемака де Сент-Беата.
— Извините за все эти вопросы, но они имеют большое значение, как для вас, так и для меня.
— Объяснитесь в таком случае, любезный кавалер!
— С удовольствием! Дорога, по которой мы едем, кажется мне неподходящей.
— Как это, неподходящею?
— Местность, окружающая нас, очень удобна для засад, в особенности я опасаюсь засады возле Алагонского моста.
Каспар д'Эспиншаль внимательно и зорко поглядел на кавалера и спросил:
— Вы ожидаете засады и нападения у Алагоны?
— Не ожидаю, а я уверен, что оно будет.
— Значит, вы меня предостерегаете по сведениям.
— Подслушанным.
— Где вы подслушали? У меня в замке?
— У вас в замке сегодня ночью, благодаря тому, что вашему интенданту пришла мысль поместить меня в красную комнату, а не в зеленую.
Граф нахмурился. Гасконец, между тем, и сам не знал, как лучше сообщить о подслушанных им тайнах.
Гордый магнат сообщением об угрожающей ему опасности, разумеется, будет ему обязан, но невозможно угадать, как он примет назойливое вмешательство постороннего, гостеприимно принятого в его замке, случайно или с умыслом узнавшего тайны, так близко касающиеся владельца.
Подобное вмешательство в чужие дела очень походило на шпионство. Гасконец же наш лучше бы согласился пройти под огнем всех сорока сбиров барона Селанса и под выстрелами Шандора и Лангена, чем попасть под подозрение не только по обвинению в шпионстве, но даже по обвинению в недостатке воспитания и деликатности.
Но удержаться с дальнейшими сообщениями тоже было невозможно. Он сказал уже слишком много, и поэтому должен был решиться высказать и остальное, но при этом постановил обезопасить себя хитростью, на которую так способны все уроженцы южной Франции. Обдумав свое положение, Телемак де Сент-Беат обратился к графу Каспару д'Эспиншалю со следующими словами: