Владетель Мессиака. Двоеженец
Шрифт:
— Вот комната, в которой ночевала красная эминенция.
Утомленный кавалер Телемак де Сент-Беат увидел, что на приготовленной для него кровати положены целых три матраца — роскошь чрезвычайная для того времени.
Очутившись в постели, кавалер, однако же, не уснул. Он так много удивительного заметил в замке, в голове его было столько серьезных мыслей, что капризный бог Морфей не подумал явиться к нему. Насильно закрывая глаза, он через минуту широко открывал их, точно перед его напуганным взглядом проносились какие-нибудь страшные видения. В загадочном положении полусна и полубодрствования кавалер слышал,
«Не чересчур ли я много выпил?» — подумал гасконец.
И, поднявшись, он на ощупь отыскал графин с водой и в один прием выпил всю воду. Сон его совершенно оставил. Отворив окно, Телемак де Сент-Беат выглянул в пустой двор замка.
Прямо против окна поднималась стена, окружавшая маленький дворик. Было совершенно темно, в комнате его не было огня, и он легко мог все видеть, не будучи замечен. Но, собственно, видеть было нечего. Внизу лежал пустой дворик, густо заросший сорными травами. Тем не менее непонятное любопытство удержало кавалера возле окна. Он совершенно не чувствовал утомления и всякую минуту ожидал увидеть что-то интересное.
В замке еще слышалось какое-то движение, но чем там занимались, трудно было угадать. Казалось, какие-то люди разговаривали, смеялись; долетали еще звуки стаканов, ударяющихся один о другой.
Кавалер вспомнил слова графа и воскликнул:
— Сто тысяч чертей! Готов биться об заклад, на шестьдесят пистолей почтенного Бигона, что это капеллан и интендант устроили себе пир.
И чтобы своим громким смехом не потревожить соседей, гасконец отодвинулся от окна, продолжая разглядывать дворик. По его соображению, красная комната лежала в задней части замка; спальная же самого графа помещалась с фронта. Огни во фронтальных окнах заставили его сделать довольно правдоподобное предположение, что хозяин избрал для себя самую удобную и приятную комнату. Звуки, долетавшие к нему с противоположной стороны, удостоверяли, что эта часть замка предназначена была для прислуги.
Сообразив все это в одну минуту, гасконец решил рискнуть; им овладело совершенно непреодолимое любопытство.
— Я должен поглядеть на этих плутов, — произнес он.
По его соображениям, неисправимый гуляка Бигон непременно должен был находиться в обществе капеллана и интенданта; окно его спальни возвышалось всего на пятнадцать футов и потому не составило большого труда выйти этим путем. Кавалер прикрепил свой ременный темляк к крюку, вбитому у окошка, и, держась за крепкий ремень, легко спустился во дворик. Он уже минуты две шел в темноте и вдруг остановился. Послышались голоса пирующих.
Но он напрасно искал свет в окнах; везде была глубочайшая тьма. У основания стены густо разрослись крапива и лопух. Внимательному кавалеру странным показалось, что бледный свет месяца в этом месте как будто несколько изменялся — становился краснее. Он отвел в сторону кусты и лопухи — и с радостью приметил проход в стене, откуда проникал свет большой лампы, который, смешиваясь с блеском месяца, и давал освещению странную окраску, замеченную его пытливым опытным взором.
Заглянув в открытое отверстие, он увидел большую комнату со сводами. Посередине стоял сосновый стол, обильно заставленный блюдами и соусниками с кушаньями, бутылками и стаканами с вином. Трое людей сидели за столом, наедаясь, напиваясь и смеясь время от времени над взаимными грубыми шутками.
Молоденькая деревенская девушка, в одежде горных жителей Савойи, прислуживала пирующим, весело вторя их смеху и попивая вино из их стаканов.
У окна сидели капеллан дон Клавдий-Гобелет, Мальсен и Бигон.
Монах называл девушку Мамртинкой.
Телемак де Сент-Беат прислушался к их разговору.
— Ну, разве не великолепная пришла мне мысль! — восклицал капеллан. — Этот погреб уединен и молчалив, как гроб. Черт меня побери сию же минуту, если дураку графу Каспару д'Эспиншалю удастся найти нас здесь.
— Тем более, он не пойдет искать нас сюда. Именно в этом погребе много лет тому назад, я похоронил в песке тело бедной графини, вдовы Жана де Шато-Морана. Мать графа Каспара д'Эспиншаля не позволила хоронить несчастную в капелле, полагая, что и так очень много делает для наложницы, позволяя зарыть ее в песок погреба своего замка.
— Наложницы! Наложницы! — заворчал монах. — Она, собственно, не была наложницей: граф Бернар д'Эспиншаль насилием принудил ее жить с ним.
— Бррр! — застонал Бигон, — не будем говорить о подобных вещах. Здесь кто-то похоронен! Гм! Не удивительно в таком случае, что граф Каспар д'Эспиншаль никогда сюда не заглядывает. Я тоже терпеть не могу соседства с мертвецами: такое положение лишает меня аппетита.
— Не можешь есть, тогда пей за вечное успокоение умерших, — сказал капеллан.
— Но, однако же, — обратился к товарищам Бигон, — позвольте мне задать один вопрос. Любопытно узнать, что бы предпринял граф Каспар, если бы случайно застал нас в этом погребе?
— Ты трусишь, Бигон!
— Но нет, я не трушу. Я только помню предостережение моего господина, всегда повторяющего: осторожность! осторожность!
— И твой господин делал бы то же, что мы делаем, представься только ему удобный случай, — заворчал рьяный Мальсен, который даже на пиршестве сохранял свое злобное расположение духа. — И чего нам стесняться. Не святой и наш граф Каспар д'Эспиншаль. Я ли его не знаю! Он содержит целый сераль, точно турецкий султан.
— Неужели целый сераль? — удивился Бигон.
— И не сомневайся. Ты видел, разве он дозволил кому-нибудь идти отворить ворота замка? Боится, как бы кто не забрался в его башню Монтейль. Разве я не правду говорю, почтеннейший дон Клавдий-Гобелет?!
— Что касается женщин, я признаю, что граф Каспар д'Эспиншаль скорее турок, чем христианин. Я ему повторяю без устали, что будет ему когда-нибудь за это чересчур горячо. Судьи в Риоме не шутят, а мужья и замужние дамы, нельзя сказать, чтобы очень были довольны его поступками. Не правду ли я говорю, Мамртинка?
— Наш господин такой прекрасный господин! — ответила деревенская девушка.
— Ты, выходит, на его стороне?
— Я вовсе не на его стороне. Но его так любят все дамы в Риоме и Клермоне, а так как женщины всегда сильнее мужчин, то прекрасный наш граф смело может не бояться засад ревнивых мужей и всей их злости, хотя бы даже закон и был на их стороне.
— Говори себе… говори. А я все же сто раз лучше желал бы находиться в коже этого оборванца Эвлогия, чем занимать место могущественного графа Каспара д'Эспиншаля, владельца замка Мессиак.